Гиллеский представил своего спутника другим музыкантам, а руководителю ансамбля сконфуженно шепнул:
— Это мой старый дядюшка по отцу. Он тут отдыхает, и я взял его с собой, чтобы он не скучал один в гостинице.
Но всем было все равно, кто такой Гитерман, его усадили на складной стул около сцены, рядом с женой руководителя, подругой пианиста и младшим сыном ударника. Гитерман достал из кармана сборник извлечений из Книг пророков и углубился в чтение своих любимых мест. У него еще была припасена ниццкая газета, которую он купил на вокзале. Подняв глаза, он озарил улыбкой всех присутствующих и позволил Ицику подняться на сцену.
Стояла чудная погода, теплый ветерок доносил звуки музыки с других площадок. Ничто не отвлекало Гитермана от чтения. Но вот жена руководителя ансамбля предложила налить ему кофе из термоса. Сначала Гитерман вежливо отказался:
У меня слабое здоровье — сердце, печень, я могу есть только дома.
Он был бы и не прочь глотнуть кофейку, но строго придерживался правила пить и есть только кошерное и никогда не принимал угощения от людей, в которых не был в этом смысле уверен.
Но вечер был так хорош и полон приключений, что Гитерман встал и подошел к жене руководителя:
— Мадам, я все же выпью кофе вместе с вами, раз вы удостаиваете меня такой чести. — И, кашлянув, несмело спросил: — Вы… вы ведь… не кладете в кофе ветчины? Мне доктор запретил.
— Нет-нет, — ответила жена руководителя, наливая ему кофе в бумажный стаканчик. И, подумав, с сомнением прибавила: — Мне как-то в голову не приходило. А что, ваша жена обычно добавляет в кофе ветчину?
Гитерман поперхнулся. И дернула его нелегкая связаться с этим кофе! Но он взял в себя в руки и ответил:
— Нет, мадам, моя жена не добавляет в кофе ветчину по той простой причине, что я вдовец.
— О, простите!
Он сел на свое место. Меж тем на эстраду вслед за Ициком вышли все остальные.
Гитерман сидел почти вплотную к сцене. Он выпил кофе, отложил газету, встал и приготовился внимательно слушать.
Удивительно! Такой музыки он никогда не слышал! Пожалуй, это было даже лучше, чем оркестр Национальной гвардии, когда на площади Вогезов еще была открытая эстрада и он там играл.
Гитерман старался приноровиться к странному ритму. Все вокруг были захвачены им. Причем нельзя сказать, что тут собралась одна молодежь. Он был старше всех, но были и люди лет сорока — пятидесяти, ровесники его собственных детей.
Сначала он стал безотчетно притопывать правой ногой. А через полчаса все в нем дышало музыкой, замирало и оживало вместе с ней, это было как в детстве, когда гимнасты в цирке прыгали с трапеции и словно повисали в воздухе, пока их не подхватывал партнер в последний миг.
Гитерман снова окунулся в цирк, казалось, все происходило не наяву, а на картинке.
Он отбивал ногами ритм — свой ритм. Он уже не помнил, что пришел присматривать за Ициком, исчезли все заботы, все на свете исчезло — все, кроме музыки. И только одно вертелось в голове, что-то похожее на то, что говорил Гиллеский: «Это больше, чем музыка, это сама жизнь!»
Гитерман закрыл глаза и, позабыв о ревматизме, отдался этой жизни.
Сосед с улицы Жарант
Вот уж десять лет, с самого 1947 года, как управляющий обещал вкрутить в коридоре лампочку поярче той слабенькой, что там горела.
Но видно, забывал сказать хозяину, или хозяин его попросту не слушал. Как бы то ни было, но каждый раз, когда Артур Клергц возвращался домой на улицу Жарант поздно вечером, он рисковал сломать себе ногу в плохо освещенном коридоре. Он знал, что где-то здесь ступенька, но в этом самом месте было темнее всего, и он спотыкался.
Жить и дальше в таком старом доме не представлялось возможным. Поэтому Клергц с женой, владевшие лавкой неподалеку от метро «Сен-Поль», взяли кредит и купили собственную, новую квартиру. В Четвертом округе современных домов совсем не было, так что они переехали в Четырнадцатый, хотя работали на старом месте.
Но жизнь в этом благоустроенном доме как-то не задалась. Лифты часто ломались, консьержи отличались сварливым характером, ехать в лавку надо было с пересадкой, а потом жена Клергца и вовсе умерла.
Клергц остался один в своей квартире в Четырнадцатом округе, которая теперь была для него велика и наводила на грустные мысли. Когда истекли предписанные обычаем тридцать дней траура, он как бы невзначай позвонил управляющему старого дома по улице Жарант и узнал, что его квартирка на третьем этаже недавно освободилась. Он спросил, поменяли ли лампочку в коридоре. Нет, ответил управляющий, но заверил, что постарается это сделать.
И вот Клергц продал новую квартиру в Четырнадцатом округе, выплатил кредит, положил оставшиеся деньги в сберегательный банк на улице Сент-Антуан, да и перебрался опять на улицу Жарант.
В первый же вечер, возвращаясь домой после ужина у зятя, который жил на улице Тюренн, он убедился, что освещение в коридоре стало не намного лучше. Правда, тусклую лампочку заменили неоновой трубкой. Но она очень долго разгоралась — свет набирал силу чуть не через год после того, как ее включали. За это время Клергц успел споткнуться и, прежде чем упасть ровнешенько на том месте, где, как он почти забыл, пряталась ступенька, помянуть недобрым словом управляющего.
Ушибся он не сильно, но встал не сразу, а тут как раз в коридор вошла еще одна жилица, держа в руке ключ.
Ирина С. поселилась на улице Жарант совсем недавно, после развода с мужем. Увидев, что кто-то копошится на полу, она, то ли с перепугу, то ли потому, что была женщиной опытной, знала жизнь и не собиралась отступать перед каким-то пьянчугой или наглецом, со всей силы пнула ногой лежащего:
— А ну, убирайтесь отсюда!
Клергц поднялся, потирая спину. Неоновая лампа еще не разгорелась как следует, но уже мигала, так что кое-что можно было разглядеть.
Ирина в ужасе прижала руку ко рту и забормотала:
— Простите, мне так жаль, я приняла вас за… Я приняла вас… — Ей не хотелось обижать его: — …за кота!
Клергц, еще не совсем опомнившись, выпалил первое, что пришло на ум:
— Вы обращаетесь к коту на «вы»? — Он еще раз потер спину и сказал что-то более внятное: — Это из-за света. Я сто раз говорил управляющему, что в коридоре ничего не видно.
— Да, я тоже заметила, — отозвалась она. — Я живу здесь почти два месяца, с тех пор как… развелась… и каждый раз, когда возвращаюсь из кино, примерно раз в неделю, вспоминаю про эту темноту. Придется завести фонарик, как у билетерши.
Она прыснула. Клергц рассмеялся. Он присмотрелся к ней. Красивая, приятная и еще молодая. Лет пятьдесят, не больше. Она упомянула о разводе — и Клергц счел нужным проявить сочувствие:
— Давно вы… с вашим мужем?.. Одинокой женщине в наше время живется непросто. Я тоже, знаете ли, потерял жену. В Четырнадцатом округе. Там все не так, как здесь…
