Уже когда спускались к стругам, трое воев Олена приволокли на веревках двух диких. Один был ничего еще, человековидный, русоволосый парнишка в лохмотьях и рваной обувке, говорил понятно, улыбался. Зато второй молчал.
Хотт приказал привести обоих к нему. Поглядел на немого. И даже присвистнул от удивления, вымолвил:
— Экий ты большой уродился!
— А сильный как вол! — встрял оборванец.
— Помалкивай, пока цел, — осек его Олен.
Хотт глядел на дикого, щурился по привычке. Тот и впрямь был огромен, на голову выше самого высокого дружинника. Литые мышцы буграми дыбились под темной, будто обмазанной чем-то лоснящимся кожей, чресла прикрывала шкура волчья, короткая и свалявшаяся. Вместе с тем немой был строен и гибок, не было в нем и капли жира. Босой, голый, обритый наголо, отводящий пугливо глаза, придерживающий могучей рукой тугой узел на бычьей шее, казался он диким, но не страшным, не зверем лесным, а огромным и послушным ребенком.
— Допытывали? — спросил Хотт у Олена.
— Допытывали, — ответил тот, — не видали ничего, так парнишка сказал. А этот молчит, боится всего. Теленок! — Олен рассмеялся.
— Ну так чего ты телят на веревке таскаешь? — осерчал сотник. — Тут у меня не загон скотий! — Хотт ясно видел, что эти увальни не имеют никакого отношения к гибели дружинников.
— Погоди, не спеши, — успокоил его десятник, — такого бросать грех. Князю на потеху пойдет. Может, еще на что сгодится. Мы уже видали кое-чего. Теперь ты погляди! — И тут же перевел взгляд на оборванца, рявкнул грозно: — Давай!
Парнишка подбежал к великану. Шепнул чего-то на ухо. Тот совсем вжал голову в плечи, потупился. Потом будто через силу подошел вплотную к вороному коню Олена, как-то ловко и быстро нырнул под него. И поднял вверх на плечах вместе с увесистым всадником. Конь бил копытами, ржал, крутил шеей, взляги-вал. Но ничего не мог поделать, ноги его не доставали до земли. Олен трясся и хохотал во всю глотку. Хохотала и вся дружина. Хохотал оборванец.
Не смеялся один Хотт. Он сразу понял, такого и впрямь грех оставлять на острове. Такой не на потеху, а в дело ратное пойдет. Язык его никому не нужен, главное, чтоб уши бьии, чтоб приказы слышал. Парень, вроде, не строптивый, послушный… Только вот князя не обойдешь, придется показать ему великана. Может, этим оправдаться хоть малость удастся, отвести от себя гнев.
— Опусти коня! — велел он.
Немой поглядел на оборванца, тот прошептал что-то неслышно, одними губами. И вороной уперся копытами в землю. Хотт понял, что пока силач разумеет только приятеля своего. Придется, видно, и оборванца забрать на струг, ничего, места хватит теперь, места много освободилось — Хотт горько улыбнулся. А потом выучится понимать и воевод. Он испытующее поглядел прямо в серые глаза богатыря. Засомневался.
— Не похож чего-то на горяка малый этот! Не будь черный такой да гологоловый, сказал бы — рус. Оборванец развел руками. Пролепетал нескладно:
— У мине батко рос был захожий, мамка горка. А у Зивы все горки, тока деда чужой был, мы не глядим!
— Зива? — переспросил Хотт-сторукий. — Имя ненашенское, дикое.
— Все они тут перемешались, — встрял Олен, — я вот на Сыр-реке бьи, там еще хлеще понапутано-пона-мешано…
— Ну и чего ты еще умеешь, Зива? — спросил Хотт у великана, не дослушав своего десятского.
— Пускай поборется! — предложил ничуть не обидевшийся Олен.
— Пускай, — согласился Хотт. И крикнул громко:- Эй, браты, слыхали? Есть кто желающий?! ^
Вперед, на зеленую лужайку выступило человек восемь жаждущих померяться силами с диким. Хотт махнул рукой.
— Не все сразу!
И ткнул пальцем в самого крепкого, здоровяка Чуда, валившего быка с ног. Чуд отстегнул ножны с мечом, снял шелом. Тряхнул белесой, коротко стриженной головой, подправил ус залихватски, и пошел на дикого Зиву, растопырив толстые мощные руки. Чуд был опытным и умелым бойцом, он уже знал, каким приемом хитрым уложит сейчас этого немытого горяка, которого вихрастый малый подпихивал ладонью в спину, выталкивал в круг.
— Завали его, Чуд! — кричали вой, подзадоривая бойца. — Покажи, на что русы годны! Врежь ему! Давай!!!
Чуд дернулся вперед обманным движением, извернулся и собрался было сбоку кинуться прямо под ноги великану, ухватиться за них, опрокинуть… но не тут-то было, хитрый прием не удался. Чуд и сообразить ничего не успел, как крепкая рука ухватила его выше локтя, вскинула пушинкой вверх, перевернула и бросила оземь. Только он хотел вскочить, как широкая ладонь уперлась в его выпуклую грудь, придавила к земле так, что дышать нечем стало.
Дикий беззлобно улыбался Чуду прямо в лицо. И не наваливался, не давил всем телом. А просто сидел рядом на травке и придерживал рукой.
— Позор! Слабак! — орали вой, не сдерживая себя.
— Обабился, Чуд! Гнать его из дружины!
Хотт молча махнул сразу троим. Они стояли наготове, безоружные, но сильные, цепкие, ловкие как барсы. Вой бросились на дикого одновременно, хватая за руки, за ноги, высвобождая беспомощного Чуда. Да и тот, только почувствовав свободу, ухватился обеими руками за кисть, рванул ее под себя… Ничего, с таким бойцом непозорно и вчетвером бороться!
Но и на этот раз никакой борьбы не получилось. Дикий вскочил на ноги, стряхнул с себя насевших
— покатились они по зеленой траве, будто под горку. Поднялись не сразу — ошарашенные и шатающиеся. Но тут же изготовились, пригнулись, выставили вперед руки и двинулись разом на обидчика.
— Чего стоите?! — разозлился Хотт-сторукий. И еще шестеро побросали мечи и шеломы, скинули плащи тяжелые. Добрый десяток отборных витязей налетел, навалился на великана Зиву, сбил его с ног, скрыл под собой.
Не выдержал и Олен, спрыгнул с вороного, отшвырнул меч, ввязался в драку, сиганул в шевелящуюся кучу. И первым вылетел из нее.
— Бей! Дави!! Ломай его!!! — вопили на все лады десятки глоток.
Но бил дикий. Борцы вылетали из кучи один за другим, падали на траву, кубарем катились по ней. Наконец, весь бьющийся, шевелящийся клубок вдруг поднялся, застыл, вздрогнул… и рассыпался. Одним нечеловеческим движением, одним махом Зива стряхнул с себя воев. И тут же дюжина других, уже без окриков, без приказов, в слепой ярости бросилась на него. Подымались, приходили в себя и кидались в драку и первые. Почти три десятка дружинников пытались обороть дикого горяка. Но ничего не выходило. Тот расшвыривал их, опрокидывал, валил с ног, не ломая при этом, не калеча, не вышибая зубов и челюстей.
Хотту такое побоище не доставляло радости. Он стоял, поглаживал высохшую руку, скрипел зубами. Поглядывал на оборванца. Тот сидел на краю полянки, зачарованно созерцал происходящее. Хотт махнул ему.
— Ко мне!
Оборванец испугался, подбежал не сразу. Склонил голову.
