В дни коронационных торжеств в Москве Александр обнаруживает, сколь велика его популярность. Елизавете кажется смешной похожая на огромный фонарь карета и четыре сидящих напротив нее пажа. Но торжественность обстановки никого, кроме нее, не располагает к улыбкам. Когда Александр едет верхом, медленно продвигаясь сквозь толпы народа, его встречают благоговейным шепотом: «Наш царь батюшка», «наше красное солнышко»… Люди падают на колени, крестятся, целуют его сапоги, стремена, круп коня с таким чувством, словно прикладываются к иконе. Для церемонии коронации он не стал возлагать на себя епископальный далматик, который его строптивый отец дерзко накинул поверх коронационной мантии. Он также не воспользовался древней привилегией, позволявшей царю, как помазаннику Божию, самому причащаться хлебом и вином, без посредничества отправляющего службу священника, и смиренно принял чашу со Святыми Дарами из рук митрополита. Этот жест царя, представшего пред всей Россией покорным сыном церкви, покоряет сердца присутствующих. Знатнейшие фамилии города устраивают в своих особняках праздничные приемы в честь царя, и русская аристократия выражает императорской чете благоговейный восторг и верноподданнические чувства. Все единодушно восхищаются высокой статной фигурой Александра, тонкими чертами его лица, мечтательными и мягкими голубыми глазами, вьющимися светлыми волосами, ямочкой на подбородке и чарующей улыбкой, унаследованной от Екатерины. Манеры его просты и изящны, он никогда не повышает голоса, из-за легкой глухоты чуть наклоняет голову к собеседнику, подчеркнуто любезен с нижестоящими и умеет внушить почтение самым надменным. Он и сам любуется собой, любит красивые жесты и театральные речи, которые так воздействуют на публику и окружают его имя легендой. С первых шагов сознательной жизни он приучил себя скрывать свои истинные чувства. Конечно, давно миновали дни, когда он лавировал между Царским Селом и Гатчиной, метался между салоном Екатерины и кардегардией Павла, находясь между молотом и наковальней, но по-прежнему ему привычнее таиться, притворяться, вводить в заблуждение. Он не отдает открыто предпочтения никакому философскому учению, не выбирает между рационализмом и сентиментализмом. Он попеременно принимает то сторону Вольтера, то сторону Руссо. Как будто бы материалист, но и мечтатель, погруженный в идиллические грезы. Он разрывается между стремлением к политической деятельности и к уединенной жизни на берегах Рейна, проливает чувствительные слезы и издает государственные законы. Присущая ему раздвоенность приводит в недоумение окружающих его людей. Некоторым он кажется андрогином, соединяющем в себе мужскую силу и женскую слабость, но это сочетание столь пленительно, что ни у кого не хватает духу порицать его.
В Москве каждый новый день приносит ему новый успех. Балы не прекращаются целую неделю. Дамы разоряются на туалетах. Ни усталость, ни боль в ногах не удерживают прекрасных танцорок, и они неутомимо кружатся в грациозном хороводе вокруг двадцатичетырехлетнего царя, «порфироносного ангела». Александр засыпает не раньше трех и четырех часов утра. Правда, он укоряет себя за то, что столько развлекается, когда нация ждет от него коренных преобразований, и набрасывает по-французски упреки самому себе: «Ты спишь, презренный, а тебя ждет куча дел. Ты пренебрегаешь долгом, предаешься сну или удовольствиям, и, пока ты нежишься на перинах, тысячи страждущих нуждаются в твоей помощи. Стыдись! У тебя не хватает характера победить лень, твой всегдашний удел. Вставай, сбрось ярмо слабостей, стань мужчиной и гражданином, полезным своему отечеству».
Вернувшись в Петербург, Александр возобновляет серьезные занятия. На его столе растет гора дифирамбических посланий. Державин, самый знаменитый русский поэт той эпохи, посвящает ему оду, призывая в помпезных стихах: «Будь на троне человек». Другой поэт, Шишков, пишет:
На троне Александр! рука Господня с нами…
С Екатерининой великою душой,
Он будет новый Петр и на суде, и в поле.
Карамзин, романист и историк, восходящая звезда на небосклоне русской литературы, приветствует царя и говорит: «Весны явленье с собой приносит нам забвенье всех мрачных ужасов зимы». В Германии престарелый поэт Ф. Г. Клопшток, автор эпической поэмы «Мессиада», мистически провидит в воцарении Александра наступление эры человечности и предсказывает, что тот одержит победу над силами зла и смоет позор, которым царь Македонии запятнал славное имя Александр. Какой-то русский юноша посылает царю длинное, без подписи, письмо, полное обожания и благословений. Он заклинает Его Величество осудить деспотизм, дать стране представительное правление и улучшить положение крепостных. В заключение он пишет: «Народы бывают такими, какими делает их правительство. Царь Иван Васильевич хотел иметь безропотных рабов… и он их имел. Петр I хотел, чтобы мы слепо подражали иностранцам, и добился своего. Мудрая Екатерина начала превращать нас в русских. Александр, кумир народа, завершит ее великое дело». Взволнованный Александр велит отыскать автора этого анонимного послания. Его легко находят. Это молодой чиновник по фамилии Каразин. Его допускают к императору, и он с трепетом ждет наказания за свою дерзость. Но Александр прижимает его к груди и восклицает: «Продолжай всегда говорить мне правду! Я желал бы, чтобы у меня больше было таких подданных!» Произнося эти слова, Александр, конечно, играет на публику, но в словах его есть и доля искренности.
Занявшись государственными делами, Александр скоро отдает себе отчет в том, что ему не обойтись без советников и помощников, без людей, которые поддерживали бы его и на которых он мог бы опереться, а не действовать по своему усмотрению. Конечно, в Сенате сидят опытные политики, но эти престарелые вельможи принадлежат безвозвратно ушедшим временам, «веку бабушки», а он собирается обновить страну в духе времени. Он передает им ведение текущих дел, оказывает внешние знаки уважения, а за спиной высмеивает. Разумеется, он может призвать своего дорогого Аракчеева, который в ночь переворота был задержан у городской заставы, когда, по приказу Павла, мчался в Петербург. Но Аракчеев олицетворяет эксцессы прошлого царствования; приблизив его к себе, не предстанешь перед нацией как новатор, посланный самим Провидением, а именно к такой миссии готовит себя Александр.
Для совместной работы над проектами обширных реформ Александр созывает своих лучших друзей, сверстников и единомышленников, изгнанных Павлом. Строганов, Чарторыйский, Кочубей и Новосильцев снова объединяются в дружеский кружок, теперь уже вокруг царя, а не великого князя. Перед отъездом из Дрездена, места его ссылки, Кочубей пишет графу Воронцову: «Я уезжаю, потому что считаю, что все благородные люди должны объединиться вокруг царя и приложить все силы, чтобы залечить бесчисленные раны, нанесенные его отцом отечеству… Если он захочет использовать меня, я буду служить ему в меру всех моих сил… я предпочел бы управление внутренними делами». Вернувшись в Петербург, Кочубей сообщает в письме все тому же графу Воронцову: «Все действия нашего нового государя отличаются мудростью, умеренностью и тактом, удивительными для его возраста». Александр встретил своих старых друзей по-братски. Как и царь, они совсем не знают России, не имеют опыта в государственных делах, черпают идеи из книг, принимают за образец английскую конституцию, восхищаются революционной Францией и мечтают установить в своей стране социальную справедливость и ввести гражданские права. Под председательством молодого государя, которого они называют «кроткий упрямец», они составляют тесный кружок, в шутку названный «Негласный комитет» или «Комитет общественного спасения». Сановные старцы оттеснены от царя и в насмешку называют вновь прибывших «конфидентики» Александра.
