Отец наматывал готовую веревку на локоть и ладонь, делая аккуратные витки.
— Шрам, которым он так щеголяет, твой дядя получил от индианки, успевшей пропороть его мастерком, прежде чем ей отрубили голову.
Я услышала, как Мерси сдавленно хихикнула и повернулась, чтобы пошевелить поленья в очаге. Я была уязвлена из-за того, что она смеется надо мной, но, когда мы встретились взглядом, она пожала плечами.
Дни шли, и мы засеяли акры пшеницы, кукурузы и кормовых трав в восточной части участка в направлении Ковшового луга. Даже Ханне выдали мешочек с семенами, и она помогала закапывать зерна в землю, хотя ее маленькие ножки спотыкались о комья земли и путались в подоле новой длинной сорочки. Работа шла медленно — в земле было полно валунов, но погода стояла хорошая, с редкими ливнями. У Мерси оказалась крепкая спина, как у большинства молодых, и она с легкостью вытаскивала из земли валуны размером с голову теленка.
Я думала, ей придется не по нраву такая тяжелая работа и она предпочтет готовить пищу на очаге. Но ей нравилось работать там, где есть мужчины. Иногда приезжал помочь с севом Роберт Рассел. Он жил на юго-востоке от нас, между Ковшовым лугом и долиной Гиббета. Он был рослый и крепкий. Много лет назад Роберт приехал в колонии из старой Англии вместе с отцом. Этот человек был единственным, кого отец брал с собой на охоту, и, когда они уходили вдвоем в леса, мы знали, что ждать их надо через несколько дней, не раньше. В первый день, когда Роберт появился на поле, Мерси с силой толкнула меня локтем в бок и спросила громким шепотом:
— У него есть жена?
Я ответила, потирая ушибленное место:
— Жены нет, но он живет с племянницей, которую зовут Элизабет.
— А сколько ей лет?
— Кажется, четырнадцать или пятнадцать.
Она сделала понимающее лицо, но стала протаптывать тропинку к Роберту, принося ему воды при каждом удобном случае. Роберт не был единственным мужчиной, кому Мерси оказывала знаки внимания. Она ходила по пятам за Ричардом, предлагала сделать за него работу в амбаре и накладывала лучшие куски ему на тарелку, пока у матери не лопнуло терпение и она, выхватив тарелку Ричарда, не передала ее отцу.
На второй неделе мая мы с Мерси вместе стирали. Мы уже добавили щелочь в кипящую воду и длинными палками запихивали рубашки в котел, из которого распространялся запах медвежьего жира, хотя мы больше часа отчищали его песком. К моему разочарованию, она по-прежнему неохотно отвечала на вопросы о том, как ей жилось с индейцами-вабанаки, а дядины истории не производили на нее никакого впечатления. Отец и братья занимались севом на поле, разбрасывая семена из холщовых фартуков. Мерси часто поднимала голову и смотрела на них.
— Мерси, люди говорят, что индейцы — дьяволы. И что у самого Люцифера коричневая кожа.
Она посмотрела на меня, щурясь от яркого света.
— Индеец такой же мужчина, как все остальные, — фыркнув, проговорила она, потом подняла палку, уперев ее прямо в пах, и грубо сказала: — А мужчины все одинаковые.
Я засмеялась, делая вид, что оценила шутку, но, по правде сказать, мне было неловко.
— Твой брат Ричард уже взрослый. Думаю, ему скоро понадобится жена.
Я никогда не думала о брате как о взрослом мужчине. Я вообще особенно о нем не думала, за исключением тех случаев, когда мы ссорились. Мерси отошла от жара костра и легла в тени вяза, длинные ветви которого простирались над крышей дома. Сорвала травинку и, зажав ее в руке, издала тоненький свист. Я села рядом и, делая вид, будто рассматриваю шнурки на ботинках, взглянула украдкой на ее лицо и подумала, что Ричард никогда не женится на такой уродине.
— Ты спрашивала о дьяволах, — помолчав, сказала она. — Ты знаешь, что делают индейцы с теми, кто пытается бежать?
Я покачала головой, и она продолжила:
— Среди тех, кто вместе с нами был взят в плен и переправлен в Канаду, был человек из Салмон-Фоллса. Его звали Роберт Роджерс. Он пытался бежать, но его поймали. — Она посмотрела на меня и, зажав в руке травинку, издала звук, похожий на женский крик. — Его раздели догола, привязали к столбу и стали жечь раскаленными головнями. Так продолжалось какое-то время. Потом они отвязали его от столба и стали танцевать, вырезая куски мяса из его голого тела и бросая окровавленную плоть ему в лицо. Когда он наконец умер, они привязали его снова к столбу и жгли, пока от него не осталась кучка углей.
Я почувствовала, как к горлу подступает рвота.
— После этого я решила остаться на время в Канаде. — Она кивнула в сторону котла и добавила: — Думаю, пора помешать.
Но поскольку она даже не попыталась двинуться с места, я поспешила закончить стирку рубашек без нее.
Неожиданно моя мать снова стала соблюдать воскресный ритуал. Зная, что скоро умрет, бабушка взяла с матери обещание, что, как только карантин снимут и мы все выздоровеем, та будет исправно посещать молитвенный дом. Поэтому двадцать четвертого мая мы оделись с мрачной поспешностью гарнизонных солдат, на которых напали французские войска. Нас заставили намывать шеи, пока они не стали пунцового цвета, и надеть жесткие от крахмала фартуки и рубашки. Подготовка к воскресенью означала, что весь день накануне мы с Мерси скребли и мыли дом, пока наши руки не разъела щелочь.
В то воскресное утро Мерси уселась рядом со мной на телегу, но, увидев, что Ричард собирается идти за телегой пешком, тут же уступила свое место Эндрю и весь путь до города прошла рядом с Ричардом. Не испытывая к ней никакого сочувствия, я отметила про себя, что, несмотря на чистый чепец и фартук, она все равно выглядит неряшливой и грязной. С таким же успехом Ричард мог бы идти в одиночестве, так как не обращал на ее болтовню никакого внимания. Через несколько миль она выдохлась, и остальной путь они проделали молча. Мать несколько раз бросала на них через плечо взгляды, и если бы это были стрелы с заостренным наконечником, от Мерси и мокрого места не осталось бы, как от нормандца, сраженного валлийским лучником. Я подумала, что бы вышло, если бы мать вздумала пройтись Железной Бесси по ее заду, ведь ростом Мерси не уступала матери. Однажды Мерси сказала мне, что вышибет дух из любого, кто посмеет ее обидеть.
Наше появление в молитвенном доме было встречено холодно и безрадостно. Как только мы вошли с залитого солнцем двора в темное помещение храма, все разговоры разом смолкли. Я огляделась и увидела, что на нас смотрят сотни глаз. Стало так тихо, что было слышно, как где-то на стропилах воркуют голуби. Преподобный Дейн, сидевший в первом ряду, обернулся и коротким кивком велел нам войти и сесть. Я подумала, что мать выберет место в задних рядах, но она с гордо поднятой головой проследовала туда, где много лет сидела бабушка. Поначалу сидевшие женщины не шелохнулись. Но мать не оставила им выбора — она села бы им на колени, если бы они не сдвинулись, чтобы освободить нам место.
В последний раз, когда я посещала молитвенный дом Андовера, службу вел преподобный Дейн, и голос его звучал приветливо и мягко. Слушать преподобного Барнарда, который обрушивал на людей свои мрачные видения, было совсем другое дело. Несмотря на то что его голос журчал, как ручей, омывающий мыльный камень, смысл проповеди был зловещим. Друг великого богослова Коттона Матера, он был священником, который несокрушимо и яростно верил, что Господь тверд как скала. Он часто использовал проповеди Матера и души не чаял в сулящих кару стихах Второзакония: «У Меня отмщение и воздаяние, когда поколеблется нога их». В тот день он начал со второй главы Иоиля и обещания «дня тьмы и мрака».
