Лёнич — человек серьезный и смирный — в наших студенческих забавах никогда не участвовал и после окончания университета практически ни с кем не общался. Единственное исключение — Генрих, да и то связывает их немногое: просто работают в одном институте. Генрих встретил там Лёнича уже в пятницу, рассказал о квартире, упомянул о пирушке и, естественно, пригласил. К его удивлению, Лёнич, который всегда чурался шумных сборищ, приглашение принял.
Серега Архангельский — славный малый и благодетель половины курса. Он открыл фирму, где приютил всех наших безработных, а кроме того, подкармливает тех, кто сидит на бюджетной зарплате, — подбрасывает хорошо оплачиваемые заказы. И Генрих, и я, и Прошка время от времени у него подрабатываем. Серж — гениальный начальник; он умудряется сохранять самые дружеские отношения со всеми своими работниками, да и вообще со всем миром. Кроме Марка. Марк его не выносит. Не спрашивай меня почему. Разобраться в симпатиях и антипатиях Марка не под силу никому. Подозреваю, что его неприязнь к Архангельскому родилась из-за сущей ерунды, но если уж Марк кого-то невзлюбил, то навсегда. Серж долго и безуспешно пытался найти с ним общий язык, но в конце концов разозлился и ответил Марку взаимностью.
О Глыбе ты уже кое-что слышал от Сегуна. Помнишь инцидент с алым сердечком, который тебя насмешил? — Селезнев в подтверждение хихикнул. — Так вот, Глыба — его виновник и главная пострадавшая сторона. Мефодий, то есть Подкопаев, был в данном случае только орудием сначала в руках Безуглова, потом в моих. Образно говоря, пинг-понговским шариком в нашей партии. Глыба тогда потерпел поражение и стал объектом насмешек и моим заклятым врагом. Не любит он почему-то, когда над ним смеются, хотя потешаться над другими горазд. Генрих знал о нашей взаимной неприязни и не стал бы приглашать к себе моего давнего недруга, если бы не Серж, у которого Глыба работает. Когда Генрих позвонил, у Сержа в кабинете как раз сидели Безуглов и Мищенко. Они слышали телефонный разговор и передали новоселу привет и поздравления. И Генрих, добрая душа, не смог их не позвать.
Мищенко, надо сказать, тоже не пользуется общей любовью. Когда-то он совершил один неджентльменский поступок, вызвавший всеобщее осуждение. Правда, за давностью лет мы его простили, но не все. Прошка до сих пор, только услышав его имя, шипит, как рассерженная анаконда. А сам Игорек не любит меня. По глупой в общем-то причине. Однажды я случайно подслушала на факультете его разговор с другим студентом. Игорек безо всякого почтения обсуждал с приятелем мои женские достоинства, точнее — отсутствие таковых; конкретно — груди и задницы. Хотя до некоторой степени он был прав, я все равно обиделась и в качестве ответной любезности подстроила зеркальную ситуацию: Игорек вынужден был подслушать мой разговор с подругой. Предмет нашей беседы называть излишне. С той поры Мищенко почему-то стал плохо переносить мое общество.
Селезнев улыбнулся.
— Да, не хотел бы я очутиться на его месте!
— Надеюсь, до этого не дойдет. Но на всякий случай обсуждай мою фигуру только в безопасном месте. Скажем, на Петровке. И сначала удостоверься, что мне не прислали на этот час повестку.
— Спасибо за совет, — поблагодарил он, блеснув глазами.
— Не стоит благодарности. Так вот, компания, как видишь, подобралась не самая теплая. Я, Марк и Прошка заранее предвкушали неприятности и потому пребывали в скверном расположении духа. К тому же нам пришлось провернуть в пятницу немыслимое количество дел. Представь себе: квартира стоит совершенно пустая, голые стены да полы, а тут — прием. Значит, нужно привезти какую-никакую мебель и посуду, не говоря уже о продуктах и напитках. Я весь день занималась грузоперевозками, Леша с Прошкой носили барахло наверх, а Марк стряпал. В промежутках мы энергично переругивались. Генрих собирался забежать в институт и быстренько присоединиться к нам, но его задержали. Приехал он за час до прихода гостей и, как выяснилось, забыл про лампочки, которые ему поручили купить. Пришлось ему идти к ближайшей станции метро, но там не оказалось подходящего магазина или, что более вероятно, Генрих его просто не нашел. Вместо лампочек он привез здоровенные церковные свечи; кажется, их называют венчальными.
Разразился скандал, который назревал весь день. Хотя формальным поводом к нему послужила покупка свечей, виновник как раз остался в стороне, зато остальные разрядились на славу. Нет, Леша, скорее, зарядился. Он пытался нас унять, и ему влетело под горячую руку. В разгар веселья явились Архангельский, Безуглов и Мищенко. Сержу, не без труда, но все-таки удалось восстановить мир. Впрочем, Марк, завидев его, сразу погрузился в угрюмое молчание, и разнимать пришлось только нас с Прошкой.
Мы нарезали свечи и расселись вокруг садового столика. Стульев на всех не хватило, да и места за столом тоже, поэтому часть пирующих расположилась на матрасах — по-римски. Половину посуды поставили на пол. Когда все устроились и Прошка с Генрихом разлили по бокалам шампанское, в дверь позвонили.
Генрих взял свечу и пошел открывать, но по дороге наступил в миску с салатом и упал. После бурного разбирательства и ликвидации последствий катастрофы мы высыпали в прихожую чуть ли не в полном составе. Генрих открыл дверь, и… — Я сделала эффектную паузу. — На пороге стоял Лёнич, а у него из-за плеча выглядывал Мефодий. Последовала немая сцена. Встречающие просто-напросто лишились дара речи.
Сегун уже описал тебе в общих чертах, что представлял собой Мефодий. Он был у нас притчей во языцех, чем-то вроде страшилища, которым пугают детей. Из всех гостей Генриха только мне удалось избежать прелестей совместного с ним проживания, остальные же в свое время насладились ими сполна. — Тут я коротко перечислила неприятности, некогда выпавшие на долю участников вечеринки по вине Мефодия, и продолжала:
— Честно говоря, в первую минуту я испугалась, что Великовича растерзают. Но, видимо, после минутного затмения все осознали, что он привел Мефодия не со зла, а по неведению. Поскольку Лёнич с бывшими соучениками не общается, он, наверное, единственный не слышал страшных сказок о нашем странствующем рыцаре. Потому-то и пригласил Мефодия пожить у себя, когда они случайно встретились три недели назад.
Как мы потом узнали, Лёнич вовсе не звал это исчадие ада к Генриху. Он просто позвонил домой предупредить жену, что идет в гости и вернется поздно. И нарвался на Мефодия, который тут же набился ему в спутники. Словом, типичный несчастный случай.
Мефодий, увидев наше общество, тоже помрачнел. Не страдая самокритичностью, он винил в своих несчастьях не себя, а тех, кто не выдерживал его свинства и указывал ему на дверь. А таких среди нас было большинство. Хотя не знаю, кого он рассчитывал увидеть у Генриха, — вряд ли среди наших сокурсников остались такие, кто его не выгонял.
Короче говоря, настроение наше упало до нуля. Но потихоньку все оправились от потрясения и оживились. Обилие горячительного, а также старания Генриха, Сержа и Прошки, взявших на себя роль массовиков-затейников, разрядили атмосферу.
Ты, наверное, знаешь, идальго, как проходят подобные сборища. Разговоры о науке и текущих делах перемежаются воспоминаниями и анекдотами, распадаются на междусобойчики и снова становятся общими. По мере опьянения люди начинают дурачиться, подначивать друг друга, потом затевают шутливые потасовки, поют, пляшут, бьют фарфор и хрусталь и так далее. Всю эту программу, кроме разве что битья хрусталя, мы выполнили и перевыполнили. Через два часа посиделок ералаш, по меткому выражению поэта, перерос в бардак. Огрызки свечей то и дело падали и гасли, в темноте падали бутылки, тарелки с едой норовили попасть под ноги — словом, веселье било ключом.
