— Я сам сбился с пути! — твердо сказал Ли Гуан.
Вэй Цин пожал плечами. Сам — так сам. К чему спорить?
— Готовься предстать перед слугами Солнцеликого, — сказал Вэй Цин.
— Хорошо, — сказал Ли Гуан и вернулся к своим солдатам. Вернулся в последний раз, таков уж был день…
Ли Гуан родился в другой день, отделенный от первого мигом, именуемым — жизнь. Боги не даровали Ли Гуану ни красоты, ни богатств. От рождения он был неказист — долговяз, длиннорук, косноязычен. Он не имел ни десяти тысяч дворов, ни тысячи слитков желтого золота, ни табунов длинноногих коней. Он не мог похвалиться даже знатностью рода, хотя среди его предков был славный Л и Синь, один из тех, что подняли над Поднебесной знамя великого Цинь Ши-хуана. Он не мог похвалиться ничем, кроме умения владеть, что приобрел в раннем детстве. Длинные, словно у обезьяны, жилистые руки до предела оттягивали тетиву, а глаз точно ловил цель — и свистящая смерть лунным лучом прыгала вперед, поражая зрачок мишени. С таким даром немыслимо посвятить себя придворной или чиновничьей службе, и уж тем более стать шикэ — наглым говоруном и прихлебалой. Ли Гуан избрал путь, единственно видевшийся достойным — стал воином.
Уже в пятнадцать лет он сражался с хусцами — отменными стрелками и стремительными наездниками. Сражался, ни в чем не уступая и даже превосходя зрелых годами и пролитой кровью врагов. В свою первую войну, первую из семидесяти, Ли Гуан выбил из седла многих недругов и многих взял в плен, за что был отмечен и принят императором в телохранители. Это было неплохо, особенно если учесть, что единственным достоинством юного воина были отвага и верный глаз. Он получил хорошее жалованье, завидное для человека его лет и происхождения.
И все было великолепно. Были бескрайние северные степи, поросшие ковылем, было яркое солнце, были хищные стрелы и искаженные воплем лица скачущих в лоб всадников. Все было так, как должно было быть. Это была жизнь! Ли Гуан упивался этой жизнью. И сам император, солнцеликий Сяо-вэнь говаривал, бывало, лихому воину Ли:
— Служи так и дальше, и у тебя будет все — и десять тысяч дворов, и тысяча слитков, и громкое имя хоу! Ты служи!
И Ли служил. Служил верно и с отвагой, пополняя счет сраженных врагов с каждым новым походом. Он ходил в лихие атаки, пуская стрелы и ловко действуя копьем, бесшумно скользил по ночной степи в потайных разъездах, подступал наравне с остальными к стенам вражеских городов. Он прославился, спася жизнь любимому евнуху Солнцеликого, когда тот по неопытности погнался со свитой за тремя дерзкими сюнну.[10]Придворные павлины! Они думали справиться с лунными тварями, поклоняющимися злой силе Инь! Они, носящие лук иль арбалет боле для красоты, чем для дела. Хусцы перебили их всех и захватили б любимца Солнцеликого, не подоспей тут Ли Гуан. Он продемонстрировал насмерть перепуганному евнуху, как нужно стрелять. Двоих хусцев Ли убил, а третьего, ранив, опутал шелковой бечевой. То были стрелки орлов, лучшие из воинов, делавшие оперенье стрел из перьев орлов, каких сшибали с поднебесья теми же стрелами.
Но это было только начало захватывающего приключения. Едва люди Ли Гуана бросили плененного хусца на спину коня, как вдали показались всадники — много всадников. Трудно сказать, сколько их было, но евнуху показалось — целая тьма. Наверно, их было поменьше, но слишком много для сотни конников, какими командовал Ли. Бежать было бессмысленно: конная лава настигла б рассыпавшийся в степи отряд. Вступать в бой — тоже глупо. Что значит одна, даже самая меткая стрела против пятидесяти!
Немного подумав, Ли Гуан приказал воинам спешиться и, более того, снять чепраки.
— Зачем? — вскричали они. — Враги нападут на нас, а мы даже не сможем сесть на коней!
— Но тогда они подумают, что у нас нет оснований для бегства, — медленно, неловко сцепляя слова, ответил Ли Гуан. — Пусть считают, что нас много, что за нашей спиной стоят бесчисленные полки. Пусть…
И варвары купились на эту уловку. Они и впрямь посчитали, что повстречали дозор, за каким следуют главные силы. Они выслали вперед разведчика, какого тут же свалил с коня Л и Гуан. Тогда всадники остановились, не зная, что делать, а с наступлением ночи отошли в степь, чтобы не попасть под внезапный удар. А с темнотой отряд Ли Гуана тихонько оседлал передохнувших лошадей и ушел на юг.
Этот подвиг прославил Ли. Ему не было и тридцати, а он уже дослужился до воеводы и получил под команду конных телохранителей. Как раз в этот год приключился мятеж семи владений, когда против взошедшего на престол солнцеликого Сяо-Цзина восстали правители княжеств во главе Лю Би, единокровником императора. Негодяи намеревались свергнуть Солнцеликого и готовы были на все. Они даже послали гонцов к свирепым сюнну, но тех, к счастью, перехватили. Ли Гуан отважно сражался против мятежников и захватил их знамя, но Солнцеликий не пожелал наградить Ли Гуана десятью тысячами дворов или хотя бы тысячью слитков, ибо слишком многие жаждали этих дворов и золота, и эти многие были куда искуснее на язык и радовали владыку приятностью облика и изысканностью манер.
Но Ли Гуан не огорчился. Он стал начальником пограничной стражи. И отныне его жизнь была заполнена милым сердцу занятием — ежедневными стычками с хусцами, давно уже выделившими длиннорукого полководца средь прочих. Они назвали Ли Крылатым генералом — настолько стремительным и неуловимым он им казался. Крылатый генерал вел войну по своим правилам. Его солдаты редко придерживались разработанного штабными стратегами плана. В походе они шли, не соблюдая колонн, но полагаясь на бдительность дозоров; на ночь останавливались в зеленых низинах, а не на продуваемых всеми ветрами холмах, где, конечно, можно было не опасаться внезапного нападения, но где не было ни воды, ни травы для коней. И никому не приходило в голову колотить по ночам в медные котлы, извещая врага о своей настороженности, иль обращаться за советом к фанши. Дошло до того, что вместо подробных докладов, какие требовал дворец, Ли посылал короткие записки, сообщая лишь число убитых врагов да собственные потери. И поверьте, второе число ни разу не превзошло первое!
Кроме того. Ли Гуан имел массу других недостатков. Он не отличался приверженностью к дисциплине, не переносил муштру, следил за тем, чтобы солдат имел не только паек, но и отдых.
Надо ли говорить, что подобное легкомыслие возмущало придворных стратегов. Могущественный Чэн Бу-ши, соперник Ли в славе и первый из полководцев Солнцеликого У-ди, докладывал императору: «В войсках Ли Гуана все упрощено и облегчено до крайности». Но Чэн Бу-ши, хоть и питал большую склонность к письменному делопроизводству, был человеком порядочным и потому признавал: «Однако, если варвары произведут на него неожиданное нападение, они ничего не смогут сделать, так как его солдаты, наслаждающиеся бездельем и праздностью, все с радостью умрут за него».
И впрямь, солдаты готовы были умереть за Ли Гуана. Он был любим ими за те качества, какие более всего ценятся людьми, ежедневно рискующими собственной шкурой — за храбрость, простоту, бескорыстие. Ведь в бою Ли был первым, он никогда не имел отдельного стола, питаясь вместе с солдатами, не нажил он и золотых гор, свое жалованье тратя не столько на себя, сколько на находящихся под его рукой воинов. И как-то никто из солдат не замечал чудовищного косноязычия своего полководца, предпочитавшего перед атакой объяснять план предстоящего боя при помощи прута, каким Ли чертил по земле. И уж совсем никому не было дела до его странной, почти уродливой внешности. И менее всего всех волновало отсутствие той важности и достоинства, коими обязан обладать каждый сановник. Ничего этого не было, зато был отменный воин — стремительный, остроглазый, с воинственно развевающейся по ветру косицей. Зато был полководец, какого уважали даже враги, поспешно отступавшие от становищ, у каких были замечены воины Крылатого генерала.
