— Давай-давай, рассказывай, — повторила она, выбрав самый привлекательный голос из имеющихся в ее арсенале.
Расплывшись в широкой улыбке, я ответил:
— Мы женимся.
Роджер облачился в Хамфри Богарта и заказал для всех шампанское. Богарт перегнулся через стол и бросил Терри:
— Не думал, что стану беспокоиться о недостатке дам в своем заведении.
Мы уставились на его лацкан и поняли, что это всего лишь программа, и все хором сказали «игнорировать».
Он отступил на два шага, подался вперед, промолвил:
«Сюда, сэр» и пошел за шампанским.
Я повернулся к друзьям со словами:
— У нас намечается небольшой вечер перед медовым месяцем в… — и на мгновение смолк. Казалось, я не мог произнести ни «Сайгон», ни «Королевский отель» в Сайгоне". Все застыли, но никто вроде бы не заметил заминки, поскольку мгновение спустя разговор возобновился. Желая похвастаться, я добавил, что теперь мы оба работаем у Ифвина, и все удивились.
Вечеринка прошла отлично, с шампанским, которое сделало нас глупыми и счастливыми, но не опьянило в том смысле, что мы ничего не почувствовали, когда сняли наушники, и все обсуждали события сегодняшнего дня: жизнь Терри и американскую школу, прибрежную рыбалку Роджера, будущую роль Келли в «Эйб Линкольн в Иллинойсе» в американском театре в Париже. Я хотел вставить, что поражен, узнав, что Французский Рейх пропустит такое на сцену, но разговор перешел на другую тему раньше, чем я сформулировал мысль. Решили закругляться — Терри надо было идти в школу, Келли — умываться и одеваться перед репетицией, а Роджер собирался спать. Вот одно из неудобств дружбы между людьми из разных часовых поясов — пришлось нам с Хелен извиниться, распрощаться со всеми и отключиться. Затем мы спустились вниз.
Внешний вид «Любопытной обезьяны» был крайне незамысловатым: скопище столов, как будто на природе — воздушная завеса кондиционировала воздух.
Комнаты просты и функциональны, простой дизайн столов и стульев, но если знать, что искать, то станет ясно, что каждый предмет мебели датировался не позже начала двадцатого века. На стене висела дюжина картин, в основном французских импрессионистов, однако был там и Мондриан и, если приглядеться к неопределенного вида карандашному рисунку собора, висящему в темном углу около стойки бара, — настоящий Гитлер. Посетители одеты со вкусом, даже самые известные.
Меню как такового не было; официант некоторое время беседовал с вами, выяснял, что вам нравится и что бы вы хотели отведать сегодня вечером, затем шел к шеф-повару, который постарается удивить вас чем-то таким, о чем вы не могли и подумать, что понравится вам больше, чем ваш собственный заказ.
Официант, подошедший к нам, был маленьким, стройным и благовоспитанным, в его облике было что-то от евразийца, и слушал он нас с таким энтузиазмом, что создавалось впечатление, будто ему действительно интересно знать, какие наши любимые блюда. Мы с удовольствием поболтали с ним несколько минут о Сайгоне и этом милом ресторанчике, а потом он сказал:
— Нам сообщили, что вы гости мистера Ифвина. Мистер Ифвин просил подчеркнуть, что вы можете заказывать все что хотите, но он будет особенно признателен, если вы позволите приготовить для вас его любимое блюдо.
Конечно, мы сразу же согласились, хотя бы из чистого любопытства. Оказалось, что это несколько напоминает старую американскую кухню — еда, которую подавали на американских пикниках в двадцатых — тридцатых годах двадцатого века: яйца со специями, хот-дог, гамбургер, кусок мяса, нарезанный ломтиками, жареная цыплячья грудка по-южному, картофельный салат с майонезом и горчицей, салат из сырой капусты, моркови и лука, салат с желе Джелло и печеная фасоль; все это было красиво разложено на плетеном подносе, покрытом красной клетчатой салфеткой. Кетчуп готовился по настоящему старому рецепту компании «Хейнс», а горчица была «Желтая Плошмана». Все это стоило чертовски дорого и производилось вышеуказанными фирмами в очень небольших количествах.
И у меня, и у Хелен было некоторое представление об этих блюдах, но многие из оригинальных ингредиентов были слишком дорогими и труднодоступными. Мне казалось, что за один присест мы съели недельное жалованье преподавателя колледжа. Подали пиво «Миллер», единственное настоящее пиво, любимое эмигрантами, в запотевшей кружке, до того холодное, что сводило зубы.
Принесли брусничный десерт, похожий на пиво, под названием «Отцов корень»[3].
— Как ты думаешь, — спросил я, — неужели они действительно собираются нас ассимилировать? То есть вот мы, третье поколение, родившееся в этой стране, я и ты, — мы никогда не были в Америке, только с детства знали, что старые люди покинули ее, когда сами были очень молодыми, так вот, мы становимся слепыми и не понимаем, что именно такой должна быть настоящая еда, и, конечно же, мы оба непременно хотим вступать в брак с эмигрантами.
— Я слышала, некоторые считают, что случившееся с нами — своего рода замена евреев, — ответила Хелен, зачерпнув из стакана немного домашнего слоеного мороженого. — Знаешь, — продолжала она, — удобно, когда рядом с тобой живут люди, которые не могут приспособиться и которых не любят соседи. Поверишь ли, они тоже умели готовить это шипучее пиво. В любом случае мы превратились в трудолюбивых изгоев, которые не могут ассимилироваться вне зависимости от собственного желания, у нас нет своего дома, нам приходится быть лояльными по отношению ко всем, кто согласится нас приютить; мы иногда заводим друзей, но никогда не бываем приняты, как местные. Что касается этого.., что ж, пожалуй, ты прав.
Я содрогнулся.
— Вспомни, что случилось с евреями. Мне кажется, что американцев не так уж и мало — мы забываем всех американцев Рейха, до сих пор живущих там. Они такие же американцы, как и мы.
— Не совсем, — возразила Хелен. — Мы происходим от всей Америки, от всех сорока восьми штатов, которые существовали в сороковых годах. А американцы Рейха произошли от белых, которые могли доказать, что в них не было ни капли еврейской, негритянской или славянской крови. Поскольку большая часть американской культуры была негритянской, еврейской, а в крупных городах — славянской, короче говоря, сплошная каша, Американский Рейх вышвырнул всех их вон, так что теперь все мы полукровки. Мы — настоящие американцы.
Они — всего лишь тонкая прослойка.
Она не произнесла этого вслух, так как мы находились не в Новой Зеландии, но я отлично знал, что она имела в виду мою бабушку-негритянку и своего еврея-отца. С тех пор как мы стали эмигрантами, многие границы стерлись, хотя в Рейхах все еще считалось, что американский эмигрант — полукровка с кожей темнее, чем у американцев из Рейха.
Тем временем Хелен продолжала:
— Подумай о том, что ни один эмигрант из тех, кого я знаю, не общается с родственниками из Рейха, хотя почти у каждого из нас они там есть. И это только третье поколение. В моем квартале живет мужчина, предки которого семь поколений назад переехали из Ирландии, а он до сих пор поддерживает отношения с двоюродными братьями и сестрами. Семья, которая держит хороший итальянский ресторанчик в центре, около парка, эмигранты из Италии в пятом колене, устраивают праздник каждый раз, когда кто-нибудь из заморской родни пришлет им поздравление с днем рождения. Только американские эмигранты не поддерживают связь с родиной.
