— Раненько встаешь, Баджирон.
В пламени спички, лизнувшем фитиль фонаря, он различил маску и усы Хорька Джоди. На востоке было еще темным-темно. Джоди повернул спичку вертикально и встряхнул так резко, что пламя исчезло тотчас. Он еще немного подержал спичку, чтобы остыла, и воткнул себе за ленту на шляпе — для пущей безопасности.
— Да, сэр. — Баджирон наклонился за карандашом.
Тот, Который Умел Говорить с Овцами, повесил фонарь на длинный гвоздь, вбитый в стену сарая, перегнулся через верхнюю перекладину загона и уставился вдаль, на призрачные очертания гор, выхваченные лунным светом из тьмы на горизонте.
— Завтра — большая прогулка.
— Да, сэр.
— Волнуешься из-за обрывов?
— Да, сэр. Из-за них.
— Это хорошо.
Баджи задумался.
— Нас настигают те неприятности, из-за которых мы не волновались, — объяснил Джоди и, снова поддавшись воспоминаниям, добавил: — Если тебя застали врасплох — ты в беде.
Он повернулся, взял фонарь и направился к дому.
— Держу пари, когда записываешь, все становится иначе.
Хорьскаут двинулся за ним.
— Не знаю, сэр.
— Еще узнаешь. — Какое-то время они шли молча. Потом Джоди произнес: — Сюда много щенков приезжает, Баджирон. Но я могу отличить тех, которым предстоит изменить мир.
Еще какое-то время Баджи набирался храбрости, а потом все-таки спросил:
— Как же вы отличаете, сэр?
— Они знают, чего хотят. — Он неторопливо шагал к дому. Спешить было некуда. Шар золотого света от фонаря окутывал двух хорьков. — Вот, к примеру, Питон. Он привез в летний лагерь сумку с инструментами. Ясное дело, что когда-нибудь этот щенок станет первоклассным механиком! Не знаю уж, на каких машинах, знаю только одно: если Питон возьмется за дело, завертится любой мотор. Когда-нибудь другие хорьки будут вверять ему свою жизнь.
— Тогда что же он здесь делает, сэр? На овечьей ферме моторы ведь не нужны...
— Писатели тоже не нужны. — Джоди распахнул калитку и подставил мордочку первым лучам рассвета. — Питон здесь по той же причине, что и ты.
Баджи уверенно взглянул в глаза старшему хорьку.
— Чтобы доказать, что я на это способен!
А Джоди уже вел его за собой в личный обеденный зал — через анфиладу арок, обращенных на запад, по вымощенной плитками дорожке, упиравшейся во внутренний дворик: выбеленные стены, растения в кадках, стол, несколько стульев, саманный камин, пышущие жаром угли.
Джоди выдвинул стул для Баджирона, сам сел напротив и поставил фонарь на пол.
— Ты когда-нибудь читал Хорька Таминдера? — спросил он. — «Море и звезды»?
Баджи открыл было рот, снова закрыл... и тут его прорвало:
— «Море и звезды»?! Да, сэр! Как вы догадались? И «Зимний огонь»! И «К западу от дома»! Эта книга, сэр, она мне показала, как это может быть! Это уже не просто отпечатанные страницы! Эти слова... Они тают, и растекаются, и становятся разноцветными красками, и разными местами, и зверьми! Вот это — настоящее приключение, сэр! Весь мир исчезает, и ничегошеньки от него не остается, и ты тоже исчезаешь, а потом наконец просыпаешься, и каким-то образом... каким-то образом все это выходит из книги, из книги, которую можно подержать в лапах, но, если ее открыть, открыть на любом месте, опять попадешь туда, в его мир, и он — единственный, кто тебя может туда привести!
За все лето он сказал меньше слов, чем сейчас, в этой нежданной вспышке.
Фермер слушал, смотрел.
— Хочешь поговорить о том, как пишутся книги?
Позже, когда солнце уже выкатилось из-за холмов над Чертовой развилкой, появился Куки с тележкой полированного дерева, нагруженной ингредиентами. Этим утром он хранил почтительное молчание и только время от времени незаметно подмигивал гостю Джоди. На доске в столовой, под надписью «СЕГОДНЯ УТРОМ
ДЖОДИ ЗАВТРАКАЕТ С...», он вывел мелом: «Хорьком Баджироном».
Он установил медную сковородку на самое холодное место гриля, взбил oeufs a l'orange[2], добавил специй, поджарил на медленном огне омлет — тоненький, как бумага, — и ловко разделил на две порции. Щенок все говорил и говорил, фермер слушал, то и дело кивая. А Куки тем временем с проворством фокусника изготовил riz espanol flambe', выложил полукругом на тарелки к омлету, добавил по веточке водяного кресса и щедро посыпал все монтанской сальсой. И вот уже перед двумя хорьками стоял завтрак, легчайший, как утренний воздух, и переливающийся всеми красками новорожденного дня.
— Спасибо, Куки, — сказал Джоди.
— Большое спасибо, — сказал щенок.
Баджирону казалось странным, что сегодня он — на особом положении и не может, как обычно, поболтать с Куки и посмеяться над экзотическим утренним меню.
Повар кивнул им обоим, улыбнулся в усы и тихонько покатил свою тележку прочь, оставив угли понемногу догорать в камине.
Только через час, когда остальное ранчо начало просыпаться под дивный звон металлического треугольника, Джоди поднялся из-за стола.
— Ну, у тебя, кажется, большой день впереди.
— Да, сэр. Спасибо, что уделили мне время, сэр. И за завтрак спасибо!
Но не успел малыш пройти и нескольких шагов по коридору, как фермер окликнул его:
— Стой, Баджирон! Это тебе!
Баджи обернулся и удивленно заморгал. Джоди протягивал ему книгу.
— Это твоя. Для тебя.
— Спасибо, сэр!
В общей спальне было пусто — все ушли завтракать. Только теперь Баджирон решился рассмотреть подарок.
Темно-синюю, как ночное небо, обложку наискось пересекал белый заголовок: «К западу от дома». Хорьскаут раскрыл книгу, лапы его дрожали. Напротив титульной страницы — размашистая, уверенная надпись темными чернилами:
«Тебе, юный писатель, кто бы ты ни был. Теперь, когда Хорек Джоди вручил тебе эту книгу, мой факел стал твоим. Зажги его собственным светом и пронеси еще один день, прежде чем передать дальше».
И подпись с завитушкой: «Хорек Таминдер».
Глава десятая
Хорьчиха Жасмина без сил опустилась на оборчатые подушки кресла перед гримерным столиком. Во вторник были съемки в Венесуэле, экстравагантный эпизод для «Феретимы». В среду — фестиваль «Боксксес-Фильм» на юге Франции. В четверг — очередные интервью для журналов и выпусков новостей. Вчера — церемония вручения наград от актерского колледжа. Вечер незаметно перешел в утро, времени на отдых не осталось. А сегодня — еще один перелет: один старый друг везет ее в какое-то таинственное путешествие.
