— И я узнал, что вы уже предприняли первый шаг, — продолжал Андервуд. — Мистер Йеркс сообщил, что сегодня утром наконец арестовали Фремонта. Вам не кажется, что, прежде чем обсуждать следующие шаги, нам следует подождать…
— Нет, — ровным голосом возразил Дункан. — Я приехал прояснить этот вопрос с непристойностями и хочу обсудить его именно сейчас. Повторяю, мне с самого начала не понравилась эта задумка, и теперь она тоже мне не нравится. Сейчас мое скептическое отношение к ней подкреплено реакцией прессы. Несомненно, что вся эта затея лопнула, как мыльный пузырь. Я предлагаю забыть о ней и придумать что-нибудь новое, более многообещающее.
— Подождите, Элмо. — Ирвин Блэйр остановил его, подняв руку. — Вам не кажется, что вы немного нетерпеливы? Возможно, действие триста одиннадцатой статьи сказывается не сразу, а постепенно. Согласен, мы не добились мгновенной реакции, но…
— Зашипело, хлопнуло и улетучилось, — отчетливо произнося каждое слово, сказал Дункан и машинально встал, потому что на ногах всегда выглядел внушительнее. — Харви, вы придерживаетесь только фактов. Я тоже. Мы заклеймили книгу как непристойную и арестовали продавца по обвинению в распространении порнографии. Из четырех газет, которые я успел просмотреть сегодня, три лишь мельком упомянули об аресте, а одна и этого сделать не соизволила. В одной из тех трех, которые сообщили об аресте, заметка заняла два абзаца на шестой полосе, а две другие отвели этому событию лишь один абзац где-то на полосе объявлений и некрологов.
Ирвин Блэйр так резко вскочил на ноги, что едва не упал.
— Послушайте, вы что же, утверждаете, будто я плохо выполняю свою работу? — обиделся он. — Сейчас расскажу, что я сделал. Позвонил в редакции газет. Мне пообещали выделить место, но ведь не я распоряжаюсь в отделах городских новостей редакций. В самый последний момент заметки, наверное, сократили или отодвинули на задний план из-за более «горячих» новостей. Зато по меньшей мере два телеобозревателя упомянули об аресте в выпусках последних известий.
— Успокойтесь, Ирвин, — сказал Йеркс. — Никто не обвиняет вас в небрежности. Ни Элмо, ни я. Давайте не будем тратить драгоценное время и силы на взаимные упреки. Элмо прав. Мы должны придерживаться фактов.
Обиженный Блэйр уселся, а Элмо Дункан подошел к своему креслу и повернулся к остальным.
— Да, фактов, господа. Вот вам простой факт. Непристойность нынче — не злоба дня, ибо обыватель, даже если он ворчит об опасности, которую несет фривольная литература, едва ли увидит связь между книгами и разгулом преступности на улицах. Книга — неодушевленный предмет. Для начала позвольте мне заметить, что не так уж много людей читают книги. А если и читают, им трудно поверить, что в этих печатных страницах таится угроза их безопасности или даже жизни. Кое-кому может не понравиться то, что мы указываем им, читать ту или иную книгу или не читать. С помощью этого дела мы можем потешить только горстку пуритан и гранди,[6]которые никак не могут повлиять на результаты выборов. Я искренне верю, что некоторые непристойные книги, величаемые «литературой», несут в себе семена зла и порока. Моя прокуратура старается вести борьбу с худшими образчиками, но мои собственные убеждения вовсе не означают, что надо раздувать из мухи слона и, применив закон об оскорблении общественной нравственности, превращать эту книжонку во всеобщую проблему. Кроме того, такой процесс едва ли будет работать на создание образа. Что тут сразу бросается в глаза? Прокурор громадного города выступает против мелкого книготорговца и каких-то туманных неодушевленных слов, которые читал, может, один человек из тысячи или даже того меньше. Господа, это будет слишком неравный поединок, в котором я предстану не с лучшей стороны. К счастью, мало кто узнает о нем, потому что тема оказалась слишком скучной и неинтересной, чтобы уделять ей место в газетах. Повторяю: дело это, по-моему, бесперспективное, давайте покончим с ним как можно скорее. Я пообещал адвокату издателя, что не буду возражать против его быстрого закрытия. Господа, поверьте, нам не удастся тронуть сердца миллионов избирателей, убеждая их, что эта книга может принести серьезный вред.
— Но книга может принести серьезный вред, — подал голос Харви Андервуд с дальнего конца дивана.
Дункан бросил на него колкий взгляд, Йеркс с Блэйром тоже повернулись к Андервуду. Тот пригладил густые брови.
— Пока вы говорили, Элмо, я думал о книгах, которые по силе своего воздействия могут сравниться с землетрясениями. Они заразили злом огромные массы людей, целые народы. Сколько миллионов погибло из-за книги под названием «Майн кампф» Адольфа Гитлера? Сколько людей сгинуло или было обращено в рабство «Капиталом» Карла Маркса? Сколько и созидательных, и разрушительных сил разбудил памфлет или, если хотите, книга под названием «Общий смысл» Томаса Пэйна, маленький очерк Генри Торо в книге «Гражданское неповиновение», «Хижина дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу? — Он немного помолчал и добавил: — Элмо, вы недооцениваете книгу как вдохновителя и подстрекателя.
Дункан нахмурился, его пальцы, сжимавшие спинку кресла, побелели.
— Я не стану спорить с вами по поводу этих книг. Однако вы упустили вот что: книги, названные вами, сыграли роль в развязывании войн, разгуле насилия, свершении революций, в беспорядках и бесчинствах лишь потому, что каждая из них напрямую выражала насущные потребности людей. Эти книги могли стать руководством к действию, поскольку их авторы пытались как-то решить жизненно важные вопросы. Книга Гитлера раскрыла немцам глаза на то, в каком опасном положении они очутились, и указала выход из него. Книга Маркса дала голодной России, созревшей для революции, рецепт насыщения. Работы Торо вооружили Ганди посильнее британских винтовок и пушек и освободили Индию. Тот же самый очерк Торо дал молодежи Соединенных Штатов оружие против наших «медных касок». Конечно, «взрывную» книгу можно использовать не хуже динамита. Но с чем имеем дело мы? Что у нас есть? Грязная порнографическая повесть, которую написал давно умерший человек. Американцы боятся за свои жизни, их тревожит беззаконие и насилие, и им нельзя сказать: «Мы собираемся запретить эту книгу и книги, ей подобные, и, как только мы сделаем это, ваши страхи, или по крайней мере большая их часть, исчезнут и ваша жизнь мгновенно станет безопасной». Мы, конечно, можем сказать такое, и отчасти это будет правдой, но, уверяю вас, никто нам не поверит. Без веры нет крестового похода, а без крестового похода не будет и героя. — Дункан медленно вернулся к кофейному столику и остановился. — Мы же собрались здесь именно для этого, не так ли? — спросил он чуть насмешливым тоном, дабы скрыть смущение. — Чтобы сделать Элмо Дункана героем?
— Элмо, сядьте, — сказал Йеркс. — Вы высказались. Теперь выпейте бренди и дайте сказать мне. — Он неторопливо снял голубоватые очки и оглядел остальных. — Я выслушал ваши доводы, Харви и Ирвин, и выслушал вас, Элмо. Позвольте мне теперь рассудить вас. — Он обратился к сидевшим на диване. — Элмо Дункан сделал все, о чем мы его просили. Мы предложили ему взять воздушный шар и посмотреть, наполнится ли он воздухом. Элмо как окружной прокурор сделал все, что мог, но ему весьма мешает наше уголовное законодательство и взаимоотношения в обществе. Он хотел взять на прицел крупную книгу, а закон заставил его переключиться на продавца, мелкую дичь. На прессу сегодняшний арест не произвел большого впечатления. Даже два сообщения в теленовостях, о которых вы говорили, Ирвин, если быть честным, устроил я. Я позвонил секретарю Уилларда Осборна и сказал, что буду благодарен, если они сообщат об аресте в своих передачах. Больше ничего не произошло. Ни по указке, ни спонтанно. По-моему, наш окружной прокурор совершенно прав. Слабая кампания — то же самое, что и слабая акция. С ней лучше не мучиться, а постараться побыстрее сбагрить и купить новые акции.
