— Клиентам — тара бесплатно.
Джонни взял чемоданчик, поставил его между ног и присел на край кровати.
— Еще одно, — сказал он.
Никки настороженно взглянул на него:
— Да?
— Ты сказал, что вечерами работаешь на «числах»? Так? Навар, наверное, не бог весть какой?
— Навар ерундовый, зато работа — спокойная.
— Тоже верно. А как насчет спокойной работенки за пять тысяч долларов?
Никки замер и уставился на него. Потом медленно прошел к раковине в углу комнаты и взял полпинтовую плоскую бутылку с полочки, на которой еще стояли зубная щетка и бритвенный прибор. Никки не спеша налил виски в пластиковый стаканчик из-под зубной щетки и протянул его Джонни. Сам же поднес бутылку к губам и, пристально глядя на Джонни, хлебнул из горлышка.
Джонни кивнул, усмехнулся и тоже выпил.
Никки отнял горлышко ото рта, закашлялся и выбросил пустую бутылку в мусорную корзину. Он прошелся по комнате и сел в поломанное кожаное кресло. Подавшись вперед и не спуская глаз с Джонни, он сплел длинные изящные пальцы и свесил руки между костлявых коленей.
— Кого надо замочить?
— Лошадь, — Джонни смотрел на Никки, на его лице не было и тени улыбки.
Никки недоуменно замигал:
— Лошадь? Это что же…
— Самую натуральную лошадь, — сказал Джонни, — о четырех копытах.
Никки молча сверлил его глазами. Потом он лениво встал:
— Ладно, вижу, ты на дозе сидишь. Жаль.
Джонни не шелохнулся:
— Я серьезно. Надо убить лошадь.
— И за это мне платят пять тысяч долларов?
— За это и еще за…
— Ага, и еще за что-то! Я так и понял, что здесь подвох.
— Никакого подвоха, — сказал Джонни. — Ты стреляешь в лошадь, и если — мало ли что — тебя заметут, ты не колешься. Не колешься ни в коем случае. Вот все, что от тебя требуется.
— Значит, — продолжал Никки, все еще не осознавая смысла сказанного, — я всего ничего должен просто хлопнуть какую-то лошадь?
— Особую лошадь, Никки.
— Особую, ага?
— Слушай как есть, — сказал Джонни. — Всего я тебе говорить не стану — по разным причинам, в том числе и ради твоей собственной безопасности. Скажу только, в чем твоя работа. В следующую субботу, ровно через неделю, состоятся скачки на приз Кэнэрси — седьмые скачки, самые главные в году.
Рассказывая, Джонни пристально наблюдал за Никки: тот вдруг скривил губы в ухмылке и медленно кивнул.
— Там будет лошадь по кличке Черная Молния — одна из лучших трехлеток за последние десять лет, — продолжал Джонни, — настоящий фаворит. Игрокам помногу не достанется. Почти половина всей этой публики поставит на нее. Значит, так. В трехстах футах или даже меньше к северо-западу от ипподрома есть автостоянка. Из машины на юго-восточном углу стоянки хорошо видно, как лошади проходят поворот и выходят на финишную прямую. Человек с крупнокалиберной винтовкой с телескопическим прицелом может уложить лошадь из машины с первого выстрела. А тебе с твоим глазомером вообще не нужен никакой телескопический прицел.
Никки с ужасом смотрел на Джонни.
— Господи боже мой! — наконец выдавил он. — Гос-по-ди!
— Вот так, — сказал Джонни.
— Да эта лошадь стоит четверть миллиона. Толпа просто озвереет. Просто с ума сойдет — я тебе говорю!
— Ну и что? — сказал Джонни. — Пусть озвереет. Для тебя это сделать — раз плюнуть. Начнется суматоха — ты сможешь незаметно смыться. Черная Молния выйдет к финишу первая, тут сомнений нет. У нее такой почерк: со старта берет разгон и уже никому не уступает. Когда она рухнет, остальные лошади споткнутся и повалятся на нее. Начнется такое — даже представить себе трудно.
— Вот сейчас ты дело говоришь, — заметил Никки. — Будет настоящий дурдом — это как пить дать.
— То-то и оно. Во время этой суматохи ты рвешь когти. За пять кусков можешь себе позволить бросить винтарь. Еще одно: положим, тебя сцапали. Что ты совершил? Да, ты убил лошадь, но не человека же! По большому счету это и убийством-то не считается. Не знаю, что именно, но самое большее, что они могут тебе пришить, — это подстрекательство к беспорядкам, или стрельба до открытия охотничьего сезона, или что-то еще в том же духе.
Никки медленно опустился в кресло и покачал головой.
— Послушаешь тебя — получается вроде как игрушки, — проговорил он. — Это надо же — убить фаворита на Кэнэрси! Это тебе не баран начхал.
— Пять тысяч зеленых, — напомнил Джонни. — Пять кусков за то, чтобы завалить одну лошадь!
Никки вскинул глаза, и Джонни понял: он согласен.
— Когда я их получу?
— Две пятьсот в понедельник после обеда. Остальные — на другой день после скачек.
Никки кивнул.
— А ты что с этого имеешь, Джонни? — спросил он. — Пять штук, чтобы завалить Черную Молнию, — зачем? Раз лошадь убита, скачки, наверное, тут же остановят — и вся недолга.
— Может, и так. А что я с этого имею — мое дело. Поэтому я и плачу пять кусков, Никки, чтобы никто не совал нос в мои дела.
— Понял, — кивнул Никки.
Еще с полчаса они обсуждали детали. Потом Джонни встал и собрался уходить.
— Значит, до понедельника, Никки, — сказал он, беря чемоданчик. — План ипподрома я принесу.
* * *
Когда он позвонил в дверь, ему открыла мать Мориса Коэна — маленькая, коренастая, близорукая женщина, в тщательно завитых волосах которой блестели седые пряди. Рукой она придерживала вырез халата; сквозь него виднелась ее необъятная грудь. В целях безопасности дверь была на цепочке. В наши дни кто только не шляется по Бронксу; ограбить и убить в собственной квартире могут запросто.
— Мистер Коэн здесь? — спросил Джонни.
— Мистера Коэна нет дома. Он на работе. Где же ему еще быть днем, как не на работе?
Она собралась закрыть дверь.
— Мне нужен мистер Морис Коэн, — уточнил Джонни.
— Ах, Морис? Валяется в постели. Что сказать, кто его спрашивает?
— Скажите, мистер Клэй, — сказал Джонни.
Она закрыла дверь, не сказав больше ни слова. Джонни прислонился к стене на лестничной клетке и, закурив сигарету, стал ждать. Через пять минут дверь снова открылась и в подъезд выскользнул высокий, обманчиво хрупкий темноволосый молодой человек. На вид ему было не больше двадцати одного-двадцати двух лет. Он был одет в спортивную рубашку, легкий, тщательно отутюженный костюм и светло-коричневые ботинки. Он курил сигару.
Он сразу же узнал Джонни, и в его глазах выразилось крайнее удивление.
