нашему счастью, но Ленка не соглашается с этим. Пишет: скоро, значит, тут появится с мандатом медицинской сестры.
После длинной дороги и мне захотелось вздремнуть. Сквозь сон слышу:
— Возможно, через часок выступаем. Проверьте оружие. Карабин для Васильева в каптерке.
Полярная ночь распростерлась над Кольским. Сверху порхал крупный редкий снег. Наскакивал леденящий ветер, и в вершинах деревьев начинался свист. Мы должны были прочесать местность южнее Мотовки. Идем кучно, лесистой лощиной, стараясь в темноте не выпускать из виду друг друга.
— Отдохнуть бы, товарищ командир. Ноги одеревенели. Километров тридцать, а может, больше отмахали.
— Перекусить, подсушиться. Развести один костер на два отделения, — откликнулся на просьбу взводный.
Сухие еловые сучья загорелись жарко. Потянуло запахом подогретых мясных консервов, сушившихся портянок и шинелей.
— О чем задумался, Мутовилыч? — проговорил Липаев. — Не вешай голову, товарища на тоску не наводи. Тоска, брат, без пули убьет, то-то…
— Э-эх, Федор! — протянул Мутовилин. — Скучновато стало. Дом вспомнил. Запеть бы, и на душе легче станет. Но нельзя…
— Слышь, Мутовилин, а я по лесу, по оленям скучаю. Люблю вот такую жизнь, как сейчас. По лесу с оленями бродить люблю или у костра сидеть. А костер для оленевода — дом… Костер песни поет…
Липаев говорил, а голубые глаза его светились задумчивостью, кажется, они отражали в себе весь край, который исколесил он с оленями. Щеки его вспыхивали румянцем.
— Дед жил и умер в тундре, отец Заполярье шагами вымерял, сам я тоже никуда из этого края не пойду.
Вышвырнем фашистов, опять по всему Кольскому гулять буду.
— По-твоему, только в тундре рай, — возразил Новоселов. — Дудки! У нас на Смоленщине красота. У-ух! Бывало, весной в поле выйдешь, от цветов аж в глазах зарябит и дух в груди захватывает…
— Кончай заправку, дозорные сигнал дают, — донеслось от соседнего костра.
Тяжело поднимаемся на высоту, белую, искрящуюся снежинками. Вдруг головной дозор залег. И тут же от двух глыб, возвышавшихся над снегом, хлестнула короткая очередь. Зеленые нити пуль потянули в лес.
Взвод расчленился. Мы по-пластунски переползали, окружая глыбы, из-за которых теперь уже выплескивались красные язычки. Я сделал несколько выстрелов, но бесполезно: темнота не давала поймать на мушку цель. Так же мазал лежавший рядом со мной стрелок. Это был Белокуров Андрей, детина пудов на шесть, бывший грузчик Мурманского порта.
— Гранатой, что ли, хватануть, — сказал Белокуров и собрался было ползти вперед, но я задержал его:
— Подожди. Липаев и Мутовилин туда уползли. Кажется, с арканом…
Через минуту там раздалось два взрыва гранат, затем еще два. Перестрелка стихла. Пять фашистов убито, один схвачен живым. Последнего заарканили Липаев и Мутовилин. Они приволокли его с петлей на шее.
Белокуров вертелся около пленного, пытаясь скрутить ему руки, ругался.
— Не кусайся, зараза! Хуже собаки злой.
И только Белокуров засунул руку за борт кителя врага, чтобы извлечь документы, как вдруг испуганно выпалил:
— Ребята, давай сюда! Это не фашист, а баба. Вот стерва, кусалась, а-а!! Ей-богу, — клялся Белокуров. — Хотите — сами пощупайте.
— Тьфу! Лучше корову поцеловать, чем фашистку щупать. Нашел чем порадовать…
Оставив пленницу под надзором Белокурова, взвод обшаривал местность. Другого гнезда ночных «кукушек» обнаружить не удалось. Осмотрели место взрыва гранат. Нашли рацию. Как потом выяснилось, противник рассчитывал устроить тут корректировочный пункт.
— Это еще одно доказательство, — сказал командир роты, когда мы вернулись и доложили о результатах поиска, — враг готовит новое наступление…
Глядя на угрюмое лицо командира роты, я почему-то с удовлетворением отметил про себя: значит, в самом деле я вовремя вернулся в батальон.
Через сутки мы получили сухой паек на целую неделю.
Разговоры о выступлении батальона подтвердились. К двенадцати часам ночи нас подняли, выдали белые маскхалаты, и под покровом звездного неба мы тронулись на левый фланг мурманского участка фронта.
С северной стороны, над поселком Титовка, как бы дразня земную природу, громадным цветным поясом, расположенным горизонтально, ярко переливалось красками северное сияние. Оно перемещалось с места на место, строилось в бесчисленное множество радужных террас, то угасало, то загоралось с новой силой, привлекая к себе взор.
Пограничники в белых маскхалатах, сливаясь со снегом, шагали как белые призраки. Потом, после двух недель боевых действий на левом фланге мурманского участка фронта, нас так и прозвали — «батальон белых призраков». Люди батальона упорно учились действовать ночью, как днем, одерживать верх над противником в любую погоду. В конце концов, против нас были брошены роты акклиматизировавшихся солдат из горнострелкового корпуса и бригады СС «Север».
Частые стычки отдельных групп стали перерастать в столкновения рот и батальонов с обеих сторон.
Вот одно из таких столкновений.
…Мимо нашего костра, сгорбившись, трусцой бежал командир разведки.
— Что случилось? — спросил его Кондрашечкин. Тот, на мгновение замедлив бег, сообщил:
— Противник подтянул пушки.
Мы плотнее сдвинулись к небольшому огоньку, стараясь захватить все его тепло, словно веря, что согревать оно нас будет долго.
— Тушить костры! — распорядились командиры.
В лесу наступила темень. Стараюсь всмотреться в темноту. После костра все кажется черным. Только разрывы вражеских снарядов (они начали падать от нас в стороне) поднимают волны белой пыли, которая затем медленно оседает на деревья.
Присматриваюсь. Впереди синеватой линией выделяется гребень высоты. На этой линии вместе с отблесками северного сияния поблескивают короткие частые вспышки. Зеленые и красные нити трассирующих пуль сверлят полярную ночь.
Мы снова продвигаемся всей ротой. Я даже не обратил внимания, что мороз начал прихватывать пальцы моих ног. Рота заняла оборону в районе высоты.
К утру немецкий бронированный вездеход пробрался в седловину — в нейтральную зону. Он покрутился на месте, пристроился у большого валуна. Через мощный репродуктор с вездехода заговорили:
— Рус, сдавайся! Хватит овсянку жрать. Переходийт к нам, будешь шо-ко-лад кушайт. Мы вас трогайт не будем… Москва капут! Сталин капут!
Стрельбы не было. И вдруг Новоселов белой копной возвысился над камнем, за которым лежал, и закричал в ответ:
— Не тронь Сталина, заткнись! А с Гитлера мы штаны сдрючим, всю Европу заставим хлестать фюрера по заду, сукиного сына, ирода!..
Пограничники приподняли головы. Они наблюдали за вездеходом с репродуктором и прислушивались к словам Новоселова, который вступил в перебранку с фашистским горлопаном.
Кто-то подсказал:
— Прибавь, дружок, что шоколад фрицевский свиньи жрать не будут, дюже горынит.
Перекричать репродуктор было невозможно. Новоселов, убедившись в этом, безнадежно махнул рукой.
— Вот дерьмо! И колупнуть нечем — орудиев близко нет. С пулеметами он, а место открытое…
— Нехай брешет, проку не будет, — успокоил кто-то Новоселова.
Но вот около вездехода выросли две копны дыма. Взрывов я не слышал, не уловил даже, кто и откуда ударил
