по нему. Вездеход рванул назад, оставляя за собой облако белой пыли.
Лишь потом стало известно, что сюда подошли батальоны пехотинцев и моряков.
— Ну, ребятки, держитесь, — опять проговорил кто-то сзади, — фашисты это не оставят без ответа.
Так оно и случилось. Тут же загудели тяжелые снаряды. Собравшиеся было в небольшие группки, наши бойцы рассыпались по местам, притихли. Из-за балки выползла пехота противника. Она шла в гору. Видел я, как эта масса развернулась и цепью двигалась к нам.
Грохот взрывов снарядов все нарастал, и осколки прижимали пограничников к земле.
До пехоты противника было еще метров четыреста. Черный пунктир живых точек охватывал нашу оборону полукольцом. Снег чернел все больше и явственнее. Мы затаили дыхание. Сейчас, как думалось мне, наступила та самая минута, когда решение приходит само собой. Лишь бы не дрогнули товарищи…
— Прицел двести! — распорядился Кондрашечкин. За валунами прокатился шорох.
— Огонь!
Вершина нашей высоты будто треснула, кутаясь пучками сизого дыма. Забарабанили «максимки», «ручники».
Гитлеровцы несколько секунд бежали еще вперед, потом середина цепи заколебалась, оставляя на снегу черные пятна, откатилась назад к балке.
Там, в балке, фашисты накапливались для новой атаки, непрерывно строчили по нашей обороне из крупнокалиберных пулеметов. Мы не отвечали, берегли патроны.
Воспользовавшись «затишьем» — кто знает, сколько оно продлится, — ко мне подполз Белокуров.
— Патронов одолжи обоймочку, у тебя их в мешке больше, чем сухарей.
Я расстегнул подсумки. Там было всего десяток россыпью.
— Бери, но не больше половины.
— Мерси, — с улыбкой сказал Белокуров. Он, вероятно, хотел приподняться для реверанса, но земля вздрогнула, и ему пришлось опуститься еще ниже. Два снаряда один за другим рванули невдалеке от нас.
Правее меня, где лежал в мелком окопчике Терьяков, застонали:
— Сестричка, но-гу-у-у!
Это было в трех шагах. Выхватываю из кармана запасной индивидуальный пакет, спешу к раненому. Сюда же, таща за собой волокушу, подползали санитарка и медсестра с сумкой.
— Сама перевяжу, Федор, ты лучше укажи, где мой.
По голосу я узнал — Лена! И с замиранием сердца посмотрел туда, где должен быть Терьяков. Жив ли он… Но вот из его окопчика высунулась голова. Затем оттуда понеслась негромкая ругань, и Терьяков стал быстро устанавливать на рогульке ручной пулемет.
Я облегченно вздохнул.
— Вот он, — указываю на Терьякова и спрашиваю: — Ты-то, Лена, как сюда?
— Как все, — ответила она, перевязывая раненого.
Одета Лена была в серую новенькую шинель, на ногах валенки. Рядом с ней была санитарка, которая, укладывая раненого на волокушу, приподнялась. Над головой прошипел снаряд. Он рванул сзади, выворачивая с корнями деревья. Я прижал голову санитарки к земле, цыкнул:
— Зачем вам-то зря рисковать!
— Санитаров смерть не берет, — бойко ответила она, впрягаясь в волокушу.
— Быстрей, — поторопила ее Лена. — Может, еще будут? Ишь как бьют… — И она торопливо перебралась к Терьякову.
Мне было слышно, как он уговаривал Лену, чтоб она сейчас же спустилась с высотки.
— Не уйду, — отвечала она. — Бойцом сестра считается или нет?
Пехота противника вновь поднялась.
— Огонь!.. — чуть повременив, скомандовал ротный. Три дружных ружейных залпа — и пулеметные очереди снова прижали противника.
— Вот как сыпанули! — высунувшись из окопчика, крикнул мой сосед. И тут же, с продырявленной головой, клюнул в бруствер. Я промолчал, иначе сюда бросится Лена.
С перерывами постукивал то «максимка», то немецкие крупнокалиберные пулеметы. Справа от обрыва загукал наш чудом уцелевший миномет. Он, будто простуженный, кашлял, выбрасывая огненные «плевки» то по цепям врага, то по балке, накрывая пулеметные точки. Ждать новой атаки — значит соглашаться с потерей инициативы. Нет, пора в контратаку.
— Шинели долой! — слышу командирский голос.
Быстро, не приподнимаясь из окопчика, сбрасываю с себя одновременно маскхалат, шинель и вещмешок. На ремне сумка с одной гранатой и почти пустые подсумки. Слышу голос Лены:
— Боже мой, разделись, такой ветер, мороз, что с вами будет!
Терьяков повернулся, рассерженно упрекнул:
— Осталась хныкать…
— Гранаты к бою! — ободряюще звучит голос командира роты. — За мной!..
Можно подумать, что остаться в такой мороз в одних гимнастерках — глупость или показное ухарство. Ни то, ни другое. В атаке скорость сближения с противником — гарантия успеха. Чем скорее проскочишь простреливаемый участок, тем труднее поймать тебя на прицел. И если ворвался в расположение противника — тоже знай поворачивайся. В общем, в атаке будь налегке, иначе запутаешься в полах шинели.
Рота поднялась дружно. Рядом со мной, чуть левее, бежит Терьяков. Справа, слева, по всему скату двинулись соседние роты. Поднялся весь батальон. Бежим вниз молча. Кричать «ура» ночью — значит вызывать на себя огонь.
В момент атаки, когда нелегко сохранить самообладание, когда почти физически ощущаешь, что приближается, быть может, последняя в жизни секунда, важно хотя бы знать — ты не один, рядом с тобой товарищи, твой командир. И какие силы появляются в тебе, если видишь — с тобой бегут не один, не два, а десять, двадцать таких же, как ты, разгоряченных! Страшно погибать одному, и совершенно забывается угроза смерти, когда с тобой друзья. Я пытаюсь на бегу перезарядить винтовку, всадить в казенник патрон. Медлить нельзя. Меня обгоняют друзья.
Вдруг впереди меня появился моряк. Он будто обрадовался, что обогнал нас, пограничников, и неистово закричал:
— Впе-ред, братишки!..
И напрасно обозначил себя криком перед самым стволом вражеского пулемета: распластался на снегу.
— Откуда, моряк? — спрашиваю его и хочу перевязать, но он убит. Бегу дальше.
К нам подоспело подкрепление. Оно смешанное. Здесь и пехотинцы и моряки. За нашими спинами внезапно для нас громыхнула артиллерийская батарея. Она подбодрила атакующих. На заснеженную лощину выкатилась наша лавина. Цепи противника смяты. Горные егеря, которым удалось уцелеть, беспорядочно отходят. Встаю на колено, прицеливаюсь по бегущему фашисту, нажимаю спуск, но выстрела не последовало. Не помню, когда израсходовал последний патрон.
Справа застрочил вражеский пулемет. Он бросает нас в снег. Ко мне подполз Терьяков. Просит:
— Одолжи хоть одну обоймочку…
Не успел я ответить, как рядом треснула мина. Терьякова швырнуло ничком. Хочу помочь ему, но Лена уже тут. Она приподняла его голову.
— Жив, милый, жи-и-и-в!..
Кто-то в черном бушлате, ткнувшись в снег рядом со мной, орет ей:
— Ложись! Не лезь в кашу, сестричка!
И вдруг вижу, как Лена медленно опускается на Терьякова, а на спине у нее, чуть ниже лопатки, топорщатся клочья шинели…
Я снова бросился вперед. Над лощиной взвились две зеленые ракеты: отходить на прежние позиции. Это условный знак для батальона пограничников.
Иду искать Терьякова. На месте, где они упали, ни его, ни Лены не оказалось. Возвращаюсь на высоту, нахожу свою шинель, маскхалат, вещевой
