энергию на службу англичанам.
Поселенцы медлили с организацией обороны. На севере шотландцы не доверяли англичанам, а англичане подозревали шотландцев. Англикане не доверяли пресвитерианцам, и те и другие с сомнением смотрели на приверженцев Римско-католической церкви. В Галуэе самым влиятельным человеком был лорд Кланрикард – католик нормано-ирландского происхождения и по матери сводный брат пуританина графа Эссекса. Он отверг все предложения ирландцев и сохранял верность этого важного морского порта дублинскому правительству, которое в «награду» за это отказалось прислать ему оружие. Но командир местного гарнизона, пуританин и профессиональный солдат капитан Уилоуби, провоцировавший ирландцев на бунт тем, что грабил их, чтобы прокормить своих людей, и открыто ненавидевший Кланрикарда как паписта, спутал все карты в его плане поддержания мира в городе. Он открыл стрельбу по горожанам и оклеветал Кланрикарда в глазах дублинского Совета.
В графстве Клер менее компетентный и менее лояльный, чем Кланрикард, лорд Томонд предпринял попытку защитить собственность англичан с помощью ирландских войск, но они сначала разоружили, а затем ограбили тех, кого их поставили защищать. Многие поселенцы бежали, некоторые, такие как Морис Кафф из замка Баллили, приняли свои меры защиты.
При таком повсеместном недоверии и почти повсеместной анархии те, кто этой зимой бежал от ирландских рейдов, не могли получить помощи при переходе в города, где они надеялись обрести безопасность. Ирландцы, которые, естественно, хватали все, что было нужно для их собственных полуголых и плохо вооруженных войск, отбирали у захваченных на дороге беженцев одежду, деньги, повозки, лошадей и припасы и, раздетых и босых, отпускали их тащиться по зимней стуже до ближайшей крепости. Кое-кто из нормано-ирландских дворян пытался помогать им. Улик Бурке из замка Хэкет отправился по округе в своей карете с кучером на поиски таких странников. Назад он вернулся с двумя мужчинами, тремя женщинами и тремя ребятишками, которых нашел сидевшими, прижавшись друг к другу под снегом. Они были измученными и практически голыми. Когда их накормили и обогрели, выяснилось, что это епископ из Киллалы с женой, детьми и родственниками. Четыреста женщин и детей, которые шли в Уотерфорд, удалось переправить морем в Югхал. Но у графа Корка хватало своих дел и без того, чтобы заботиться о нуждающихся беженцах, и всех их отправили в Англию. В Бристоль, Честер и маленькие порты на юго-западном побережье Шотландии, которые уже приняли более состоятельных беженцев, глубокой зимой прибыли лодки с больными, голодными, измученными людьми: с женщинами, потерявшими своих мужей, детьми, лишившимися родителей за время этого отчаянного бегства. Стенания этих людей раздували истории о зверствах ирландцев: убийствах, повешениях и нанесении увечий, которые они видели своими глазами или уверяли, что видели.
Той тяжелой долгой зимой холод и голод унесли жизни большего числа бежавших поселенцев, чем ирландцы убили в бою или во время своих грабительских рейдов. Но это с самого начала была жестокая и кровавая война. Да и какой она могла быть, если к религиозным, национальным и культурным различиям добавилась лютая ненависть обездоленных местных жителей к вторгшимся к ним колонистам? Парламент Англии почти сразу санкционировал публикацию историй о преступлениях ирландцев. Дублинское правительство последовало этому дурному примеру на несколько недель позже. Протестантская публика с неподдельным ужасом читала о поселенцах, повешенных перед своими разграбленными фермами, о семьях, сожженных заживо в своих домах, об изнасилованных и убитых женщинах, о детях, утопленных в болотах или заколотых ножами на глазах родителей. Беженцы добавляли к этому свои сказки. Так, в Шотландии одна женщина заявляла, что видела, как ее мужа распяли на кресте. Аппетит рос во время еды. Вскоре уже никакое преступление не казалось слишком ужасным для «кровавых ирландских мясников». За несколько недель предполагаемое количество их жертв превысило 100 000 человек, и «залитая кровью Ирландия стала казаться слишком маленькой, чтобы там можно было похоронить столько убитых».
Между тем все эти жуткие истории вырастали из семян правды. В Портадауне (Ольстер) и Шрул-Бридж (Галуэй) действительно имели место намеренные утопления женщин и детей. Ирландцы жгли и грабили с безжалостной жестокостью, как, например, во время хладнокровной, заранее спланированной резни поселенцев на острове Маги. Их лидеры искренне стремились переправить гражданских пленных в безопасные места, но не всегда могли обеспечить достаточную охрану, чтобы защитить их от банд неистовых грабителей, носившихся по всей стране. Не каждая просившая милостыню на улицах Дублина, Бристоля или Честера женщина, которая утверждала, что видела, как ирландец перерезал горло ее мужу, говорила правду, но некоторые рассказывали истину.
Англичане и шотландцы мстили. «Никакой пощады» – таким стало общее правило. Пленных вешали, женщин топили. «Негуманные и заслуживающие осуждения за свою жестокость действия одной стороны, – с отвращением писал шотландский солдат удачи, – не исключали такой же негуманное™ другой». В Лейнстере правительственные войска подожгли вереск и заросли дрока, где прятались ирландцы, и сожгли не самих налетчиков, а их женщин и детей, которые не смогли убежать. В Манстере сэр Уильям Сент-Леджер со своим грозным ирландским зятем, лордом Инчиквином, устроили охоту на повстанцев, не жалея ни мужчин, ни женщин, ни детей. Три младших сына лорда Корка с энтузиазмом присоединились к погоне, и Сенд-Леджер с одобрением сообщил их довольному отцу, что самый младший из них сжег ирландское укрепление со всем живым, что там было.
Но даже в этом яростном порыве разрушения и ненависти с обеих сторон находились те, кто вел себя как христианин и благородный человек. Протестантский епископ Килмора Уильям Биделл, дом которого был полон дрожавших от страха беженцев, вооруженный лишь пасторским жезлом, спокойно дал отпор мятежникам. Он обеспечил пощаду себе и своему маленькому «стаду», и, когда спустя несколько недель умер, ирландские солдаты с почетом проводили его до могилы и дали салют над гробом этого сурового неустрашимого старика.
Граф Ормонд, командовавший войсками дублинского правительства, отказался разорять ирландские деревни и убивать гражданских. Между тем большое число членов его нормано-ирландского семейства сочувствовали восставшим. Его мать была католичкой, брат с оружием в руках сражался в рядах бунтовщиков. Были у него и другие причины для беспокойства, поскольку король сообщил ему кое-какие секреты, которых он предпочел бы не знать, и он, как никто, понимал, насколько неумелыми были действия Карла в Ирландии. Его компетентность и популярность в войсках сделали Ормонда незаменимым, и все же в Совете нашлись те, кто подозревал его в связях с восставшими. Но Ормонд с величайшей твердостью стоял за закон, порядок и верность короне. Опровергая шепот клеветников, он писал: «Я и дальше не пощажу ни одного бунтовщика, даже будь он мой соплеменник или мой друг, но я не заострю ни
