Веджвуд Сесили Вероника
Казнь короля Карла I. Жертва Великого мятежа: суд над монархом и его смерть. 1647—1649
Посвящаю Элизабет Кэмерон
C.V. Wedgwood
A COFFIN FOR KING CHARLES
The Trial and Execution of Charles I
1647–1649
© Перевод, ЗАО «Центрполиграф», 2024
© Художественное оформление, ЗАО «Центрполиграф», 2024
Предисловие
Если не считать короткого диалога с палачом на тему практической организации – высота плахи, время нанесения удара, – последним словом, произнесенным Карлом I, было: «Запомните!» Епископ Джаксон, которому был адресован этот наказ, едва ли нуждался в напоминании не забывать первую официальную казнь правящего монарха – событие, которое приведет в ужас всю Европу. Мы можем предположить, что Карл заглядывал уже во времена после Джаксона и после всего происходящего. Позднее это слово «Запомните!» стало частью благочестивого инструментария культа Стюартов, но само дело давно уже растворилось в туманах сентиментальности. В наше время есть ли что-нибудь, что стоит вспоминать об этом судебном процессе и казни поколению, которое считает утверждение, что он правил, имея на то божественное право, чистым суеверием и невыносимым высокомерием?
Великолепная реконструкция событий Сесили Вероники Веджвуд вынуждает дать ответ «да». Г-жа Веджвуд, родившаяся в 1910 г., – одна из самых уважаемых и популярных историков. Она скрупулезно профессиональна, тщательно документирует детали, и ее тон объективен. На ее стороне Атлантики большая часть историков продолжают традицию литературного мастерства, не смешанного с педантизмом. Когда она не знает, что происходит, то ничего не придумывает. Когда мотивы неясны или двусмысленны, она так и пишет. Но не позволяет сомнениям или профессиональным разногласиям вставать на пути своего рассказа.
В двух ее предыдущих книгах о правлении Карла I она работала над картиной, широкой и во времени, и в пространстве. Книга «Казнь короля Карла I» четко сфокусирована на судебном процессе и казни, и такое сжатие исторических событий выдвигает дополнительные требования и к ее профессиональной эрудиции, и к ее мастерству автора драматического повествования. То, как она справилась с этим двойным вызовом, было резюмировано английским историком Дж. Х. Пламбом в удивительно емкой фразе: «Это самый лучший рассказ о судебном процессе, который когда-либо был написан».
И хотя г-жа Веджвуд избегает всякого искушения сентиментально описывать или идеализировать Карла Стюарта, она позаботилась, чтобы ни один человек, читающий книгу, не забыл о ее главном герое. Карл не просто вызывает жалость как пассивная жертва безликих исторических сил. В своих предыдущих книгах – «Мир короля Карла I» и «Война короля Карла I» – автор дала понять, что падению Карла способствовали его недостатки как человека и как правителя. Он не отвергал политическую игру. Он играл своими картами власти, покровительства, умиротворения, обмана, интриг и гражданской войны, и играл плохо. В начале этой книги Карл изображен пленником на острове Уайт, находящимся в руках людей, которым, как он знал, нельзя доверять точно так же, как они не могли доверять ему. Его провал был неизбежен.
Когда долгая борьба практически закончилась, когда ни один меч в трех его королевствах или в Европе уже никогда не мог быть вынут из ножен для его защиты, он в свои последние дни жизни возвысился до нравственного величия. Он погубил своих друзей, чуть не погубил свое королевство и должен был лишиться головы. Тем не менее он не проиграл в своем последнем противостоянии своим самозваным судьям. Их целью было убить его по закону. Но он помешал их планам своим неожиданным красноречием, мудрым и пророческим пониманием глубочайших и запутанных вопросов конституции. В каком-то смысле он смотрел дальше вперед – и глубже, – чем те люди, которые его победили.
Будет грубой неточностью при обращении с историей думать, что казнь Карла опустила занавес за «средневековым абсолютизмом». Генрих VII, Генрих VIII и Елизавета I начали эволюционировать в направлении сильно централизованного современного государства. Расширение ими монарших возможностей было достигнуто в меньшей степени путем посягательства на права подданных, а в большей – путем приращения власти, рожденной на начальном этапе современных способов организации. Генрих VII сделал возможным, Генрих VIII стал проводником, а Елизавета I укрепила такое беспрецедентное национальное решение, как разрыв с Римом и основание англиканской церкви. В расширенной сфере политических действий, унаследованной Стюартами, никто точно не знал, где проходят границы политического права и ответственности. Когда отец Карла Яков I сформулировал идею, что власть короля происходит от Бога, то не был самонадеянным; в средневековом контексте божественная кара использовалась и как предостережение от царствования, определяемого личными капризами, и как укрепление с целью защиты от ненадежности и неэффективности феодальной политики. Но в новых обстоятельствах «божественное право» имело другое значение. Власть, которая перешла от Тюдоров к Стюартам (хоть и ограниченная по сравнению с полномочиями, осуществляемыми государствами в XX в.), казалась тиранической и «абсолютной» людям в веке XVII. Ни один средневековый правитель Англии из династии Плантагенетов не имел таких денег, бюрократического аппарата, частной финансовой поддержки, церковной и пропагандистской власти, какие были в распоряжении Стюартов.
Так как мир пришел в движение и общество стало более нестабильным, вопрос о высшей власти стал гораздо более важным, чем во времена Плантагенетов. В эпоху Генриха VIII политики произвели коренную ломку церковного истеблишмента; теперь из политических соображений назревала другая революция. Тюдоры и раньше вмешивались с целью ускорить передачу власти и престижа среди слоев общества; это тоже, очевидно, можно было снова делать. Начиналась новая и опасная игра. Каковы были ее правила и границы? Какова была ее философская основа?
Эти вопросы впервые возникли во время Английской гражданской войны и все еще терзают западную цивилизацию, в то время как границы того, что может делать правительство – во благо или во зло, – продолжают расширяться.
Многие считают, что великий противник Карла Оливер Кромвель двигался к решению этих проблем. Но трудно приписывать Кромвелю сколько-нибудь позитивный вклад в развитие конституции.
Его взгляд на место религии в политике, например, был значительно примитивнее, опаснее и более случайным, чем взгляды короля. По-видимому, едва ли Кромвель сознавал, что победа в гражданской войне произошла во многом благодаря его собственному талантливому ведению мирских дел – формированию армии и особенно при командовании кавалерией. Была ли это скромность – или наоборот, – которая заставляла Кромвеля приписывать свои победы руке Господней? Он истолковывал девиз своей Армии нового образца «С
