из России. Меня зовут Дмитрий Николаевич Воронцов… Мадам подошла ближе, некоторое время молча смотрела на меня, а потом спросила по-русски: «А как звали вашего деда?» Я обрадовался, что она говорит по-русски, все-таки с французским у меня не очень… Мой дед, — говорю, — Воронцов Дмитрий Алексеевич, потомственный дворянин, граф.
Мадам как услышала это, сразу побледнела и присела на скамейку. Судя по всему, у нее не все в порядке с сердцем, но через пару минут ей стало лучше. Я, конечно, испугался. Что я такого сказал, что мадам стало нехорошо? А она как-то слишком внимательно меня рассматривала, а потом попросила поподробнее рассказать про моего деда. Я рассказал все, что знал. Но я ведь почти ничего и не знаю из прошлой жизни деда. И вдруг мадам приглашает меня к себе в гости на чашку кофе. Я, признаться, удивился. А она говорит: «Я, извините, не представилась. Мари Бессьер, урожденная Дюрье»… Дюрье? — переспросил я. Да, говорит, Екатерина Алексеевна Воронцова-Дюрье — моя мама… Можете представить, какие чувства я испытал в тот момент? — произнес Димка.
— Так это что же, была твоя родственница? — У меня просто дух захватило от такой невероятной истории.
— Да, получается, что Мари Бессьер — моя двоюродная тетя. Но из этого не следует, что я ее двоюродный племянник.
— Это как же так? — удивился отец. — Поясни.
— А какие у меня доказательства, что мой дед тот самый Дмитрий Воронцов, брат Екатерины Алексеевны Воронцовой-Дюрье?
— А что, у тебя нет доказательств? — спросил Степка.
— Собственно, за этим я и приехал к вам.
Мы с отцом удивленно переглянулись.
— Ты хочешь сказать, что доказательства есть у нас? — спросила я.
— Пока не знаю, но слушайте дальше, — сказал Димка.
Мы были настолько захвачены его рассказом, что совершенно забыли о времени. А Димка продолжал:
— Мадам протянула мне свою визитную карточку и просила быть у нее на следующий день к пяти часам. Честно скажу, что я едва дожил до следующего дня. Ну, вы меня понимаете? — Димку разбирали эмоции. Нас, признаться, тоже. — Но, когда я добрался на такси по указанном адресу, меня ожидало еще одно потрясение. Дом, в котором жила старая мадам, находился не в Париже, а в предместье и оказался не домом, а небольшим таким замком. Внизу у парадного меня встретил очень важный господин. Я решил, что это муж Мари, но оказалось, что это кто-то вроде дворецкого. Я назвал свою фамилию, а он сказал, что мадам ждет меня в гостиной. Мари Бессьер действительно сидела на диване в гостиной, куда меня проводил дворецкий, но выглядела она совершенно иначе. Вчера это была аккуратненькая пожилая француженка из предместья. Сегодня же, я имею в виду тот вечер, — поправился Димка, — передо мной была богатая и очень элегантная дама. Мы сели возле маленького столика, и Мари стала показывать мне фотографии из семейного альбома. Это мой отец Виктор Дюрье, сказала она, показывая на одну из фотографий. «По-русски меня можно называть Марией Викторовной. Кстати, имя мне дали в честь моей русской бабушки». Потом Мари показала большую свадебную фотографию, на которой была запечатлена супружеская пара: совсем юная необыкновенно красивая девушка и далеко не молодой мужчина рядом с ней. В мужчине я узнал отца Мари — Виктора Дюрье, а вот девушка... Какая красивая девушка, — сказал я. «Это моя мама, Екатерина Алексеевна», — сказала Мари. — «Вы ее не узнали?» Я ей сказал, как уже говорил раньше, что никогда не видел свою двоюродную бабушку, а старых фотографий в доме не было. И рассказал, что дед сидел в лагерях при Сталине и после этого о своей прежней жизни практически ничего не рассказывал, боясь попасть туда опять. Мари вздохнула и стала показывать другие фотографии. «Вот посмотрите, — сказала она, — этот ребенок в кружевах — я, а это родители моего отца. А моих русских бабушку и дедушку убили крестьяне». И Мари рассказала мне ту историю об убийстве графа и графини Воронцовых и о спасении Катеньки. Короче, все то, что я рассказал вам с самого начала. Вот откуда я все теперь знаю, — сказал Димка. — Потом Мари показывала еще много фотографий. Там были фотографии первого мужа Екатерины Алексеевны. Они прожили вместе совсем немного, он умер в Париже от испанки. На отдельной странице была приклеена старая, несколько потрепанная фотография. С нее смотрели молодой человек в студенческой форме и совсем молоденькая девушка с красивыми локонами, почти девочка, в светлом платье с воланами. Рядом с фотографией был приколот листок пожелтевшей бумаги, на котором по-русски было написано: «Милая Катенька, пишу тебе эту записку перед отходом поезда. Еду на фронт. Это мой долг, ты должна меня понять. Верю, что мы обязательно встретимся. Береги себя. Твой брат Дмитрий»… Я читал эти строчки, смотрел на фотографию, — эмоционально продолжал рассказывать Димка, — и думал: неужели этот юноша в студенческой форме — мой дед и это его последнее письмо к сестре? Я ведь никогда не видел деда молодым. А Мари опять уставилась на меня и спрашивает: не знакомы ли мне эти лица?
— Прямо как на допросе, — вмешался Степка, а дед на него сердито шикнул.
— Почти, — согласился Димон. — Девушка, говорю, ваша мама. Верно? А студент — ее брат? «Да, — ответила Мари, — это Дмитрий Воронцов. В ту пору он учился в Московском университете. Вы его не узнали?» Я еще раз объяснил Мари, что деда видел только старым и уже после лагерей. Он тогда не был похож на этого молодого человека. Мари была явно разочарована, хотя и старалась этого не показать. Она позвонила в колокольчик, (как в прошлом веке, подумал тогда я), и появился все тот же важный господин, что встретил меня в парадном. Он вкатил в комнату столик с кофейником и чашками и пузатой бутылкой коньяка. «Плохая я хозяйка, — засмеялась Мари. — Пригласила вас на кофе, а сама заставляю смотреть семейные фотографии». — Мари налила мне коньяк и сказала, что я должен обязательно его попробовать. Сама же пила кофе со сливками. Коньяк действительно был великолепным, ничего похожего я раньше не пробовал. Кстати, сейчас вы пьете именно его, — уточнил Димка.
Дед с уважением посмотрел на свою рюмку, сделал небольшой глоток и с удовлетворением наклонил голову:
— Да, действительно, коньяк
