замечательный, но ты продолжай, продолжай.
— Продолжаю. Мари сказала, что когда она увидела меня на кладбище, то была поражена моим внешним сходством с братом ее покойной матери. А когда узнала, что меня зовут Дмитрий Воронцов, то просто была потрясена и подумала, что, возможно, я могу оказаться ее родственником.
Я смотрела на Димку и не находила никакого сходства с дедом Митей. Димка — светловолосый атлет, косая сажень в плечах. А деда Митю я помню сухоньким, совершенно лысым, с кустистыми бровями, из-под которых глаз почти не было видно. Ничего общего.
— Ее мама, как сказала Мари, — продолжал Димка, — всю жизнь мечтала найти своего брата, а если его уже нет в живых, то хотя бы кого-нибудь из его потомков. Отец Мари, Виктор Дюрье, делал запросы в разные инстанции, но безрезультатно.
— Значит, так делал, — встряла я. — Больно нужны ему были бедные родственники из России.
Все со мной согласились и осудили вероломного Дюрье.
— Еще Мари сказала, что детей у нее нет, а родственники со стороны ее покойного мужа только и ждут, когда придет время делить ее наследство. В общем, жаловалась пожилая дама на старость и одиночество.
— Вот уж точно, у кого щи не густы, а у кого жемчуг мелок, — опять не удержалась я от комментариев.
— Между прочим, старость и одиночество случаются и у богатых людей, — устыдил меня отец. Но я с ним не согласилась.
— Марьяшка, ты чего взъелась на мою тетю? — рассмеялся Димыч. —Что ты против нее имеешь?
Я заерзала на диване и решила в дальнейшем попридержать язык, но не удержалась и спросила:
— Так ты считаешь, что это действительно твоя тетя?
— Это, что называется, не доказано, — ответил Димка, — но слушайте дальше. Теперь самое интересное.
Мы все превратились в слух.
— Я спросил у Мари, в общем-то просто так, чтобы разговор поддержать, не осталось ли у нее от покойной матери чего-нибудь памятного о России, кроме той фотографии, где Катенька Воронцова стоит вместе с братом, ну и последнего письма от него. Мари вышла в другую комнату и через несколько минут вернулась с маленькой бархатной коробочкой. Она щелкнула замочком, и я увидел на черном бархате сережку с темно-красным рубином, окруженным бриллиантами. Очевидно, челюсть у меня отвисла, потому что Мари, узрев мою реакцию, с гордостью сказала: «Да, вещь действительно редкой красоты». А я, похватав немного ртом воздух, но не сумев ничего сказать, залпом выпил свой коньяк. А дальше я выпалил, что у моей мамы была точно такая же сережка, ей ее дед Дмитрий подарил, и она носила ее на цепочке, как кулон. Тут Мари слегка оцепенела, потом налила себе коньяку и тоже залпом выпила. Некоторое время мы сидели и смотрели друг на друга. «Так, выходит, вы мой племянник?» — спросила Мари. Я не знал, что ответить. «Это были серьги Марии Ильиничны Воронцовой, — сказала она. — Когда моя мама уезжала из России, она отдала одну сережку брату как память о родителях. Если у вас есть вторая сережка, то, значит, мы с вами родственники. Не представляете, как я рада»… А уж как я рад, — засмеялся Димка.
— Дядя Дима, ты теперь в Париже будешь жить? — с каким-то детским восторгом спросил Степка.
Димка удивленно поднял брови:
— С чего бы это?
— Ну, раз у тебя тетя в Париже.
Я рассмеялась:
— Степашечка, у тебя тетя в Киеве, однако же ты там не живешь.
— Сравнила тоже.
— Нет у меня никаких доказательств того, что я внук Воронцова Дмитрия Алексеевича. Вернее, именно того Воронцова, который являлся родным братом матери Мари Бессьер. Что-то я, кажется, заговорился, — сказал Димка.
— Нет-нет, все понятно, — сказал дед. — Но как же нет доказательств? А сережка?
— Вот тут-то и закавыка. — Димка встал и подошел к окну. — Я все перерыл дома: все шкафы, комоды, тумбочки, шкатулки, коробки. Нет сережки. Есть фотографии, где у мамы па шее висит кулон, переделанный из серьги, а самого кулона нет.
— А фотографии у тебя с собой? — поинтересовалась я.
Димка кивнул.
— Покажи.
Он принес конверт с фотографиями, и мы стали внимательно их рассматривать.
— Да, я помню этот кулон. Тетя Надя всегда надевала его по праздникам. Куды же он мог подеваться?
И тут меня осенила нехорошая догадка.
— Посмотрите, — сказала я. — Все фотографии старые. Они были сделаны еще до пожара. Откуда у тебя эти фотографии? — обратилась я к Димке.
— Дома нашел. А что?
— Тогда же практически все сгорело.
— Эти фотографии мне тетя Наташа дала. В нашей-то квартире тогда действительно ничего не уцелело.
Все уставились на снимки.
— Да, действительно, — согласился отец. — Вот здесь, — он ткнул в одну фотографию, — мебель, видите, какая? Я помню, как Колька хвастался, что ордер на приобретение гарнитура получил. Раньше — не то, что сейчас: захотел, пошел, купил, если деньги есть. На мебель записывались за полгода, ходили по ночам регулярно отмечаться. Если заболел, не пришел, не отметился — твои проблемы, из очереди выбываешь, хоть ты три месяца кряду отмечался. Книги тоже распределялись по предприятиям и организациям. На машину по нескольку лет стояли в очереди...
— Дед, не отвлекайся, — сказал Степан, — сейчас не об этом речь.
— Ну да, — согласился отец. — Так вот, я очень хорошо помню этот гостиный гарнитур, поскольку сам таскал кресла и шкафы. А потом мы еще обмывали мебель, чтобы сносу ей не было. Так вот это было до пожара. Точно до пожара.
Я помню тот страшный год, когда у Воронцовых сгорела квартира. Пожар начался у соседей снизу и по деревянным перекрытиям мгновенно распространился на верхние этажи. Много квартир тогда выгорело полностью. Тетя Надя с дедушкой Митей успели спастись, а дядя Коля, Димкин отец, погиб. Он выносил из горящей квартиры парализованного соседа, когда на них упала балка перекрытия. Димка тогда был в пионерском лагере, а я хорошо помню, как мама привезла тетю Надю и деда Митю к нам на дачу. Они были перемазаны сажей, и от них сильно пахло гарью. Потом они почти год жили у нас на даче, пока их квартиру не отремонтировали. Осенью, правда, Димка переехал в нашу московскую квартиру, он тогда еще в школе
