как предложить, сказал:
— От боли, да? Ты, сперва сам хлебни.
Шогол-Ву отпил послушно, поморщившись: горчило.
Черноволосый мотнул головой:
— Давай сюда. Ивен, слышишь? Отвар для твоей башки.
Бородач глотнул.
— Ох и дрянь… Хотя я любую дрянь готов проглотить, только б полегчало. О-ох…
— А ты чего не пьёшь? — спросил черноволосый, указав глазами на оставленную на стойке кружку. — Давай, веселее будешь.
Шогол-Ву поймал умоляющий, почти испуганный взгляд спутника. Неохотно взял кружку, сделал глоток, задержал во рту.
— Пить не умеешь, что ли? Не видел я ещё потешников, которые бы от дармовой выпивки нос воротили.
— Да он как выпьет, чудит! Людей задирает, драться лезет, буянит, кружками швыряется. В последний раз такое отколол, что мы пять храмов обходили, у богов прощения просили. Всех оскорбил.
Черноволосый поглядел тяжело, усмехнулся нехорошо.
— А и пусть. Тошно мне, невесело, впору самому напиться. Давайте, гуляйте, пойте! Ущерб оплачу, а с богами сами договоритесь. Всё одно по дорогам шатаетесь, вам пять храмов обойти — не труд.
Шогол-Ву стиснул зубы.
— Не перечь, — зашипел ему спутник. — Делай, что говорят!
Запятнанный послушал. Пил осторожно, но гретое вино оказалось слабым. Не страшнее травяного настоя.
Человек пел, и эти, за столом, ему подпевали. Пришёл мальчишка с постоялого двора, сказал, старый Ламме ждёт, что с ним расплатятся. Черноволосый расплатился.
Проснулся старик музыкант. Ели похлёбку и снова пили. Звенела стренга. Плыл дым очага, и в этом дыму качались стены. Настороженно глядела с балки рыжуха, свесив толстые хвосты.
Нептица плясала, люди смеялись. Позже оказалось, зверь просился наружу. Люди засмеялись ещё громче. Кто-то внёс лопату. Все пели, и нептица кричала тонко.
— Друг мой Дарен, ну и мерзко же ты воешь, — сказали кому-то.
Распахнулась дверь, впуская морозный ветер. Новый гость покачивался на пороге, а за ним сияли огни, темнело небо.
— Проваливай! Не знаешь, что ли, тут Длань!.. Поищи другой трактир!
Дверь хлопнула, и всё померкло. Нептица толкнулась клювом в щёку. Шогол-Ву открыл глаза и увидел перед собой когтистую лапу. Отвернулся, и рыжуха лизнула его синим языком.
Одноглазый глядел с высокого холма, и взгляд его отражался в камнях мостовой, там, где их не покрывала солома. Холод покалывал щёки. Смех звенел, рассыпаясь, в стылом воздухе, плыли звёзды со всех сторон. Кто-то подошёл — глаз на груди — и исчез незаметно.
Ноги шагали так легко, что казалось, можно взойти по холму, туда, к Одноглазому. И дорога начинала уже подниматься, незримая, и вдруг обрушивалась вниз. И снова поднималась.
Во тьме шумела вода. Скупой огонёк плясал, освещая маленький храм. Тут стояло ведро для подношений, рядом Четырёхногий сидел по колено в воде, и человек непременно хотел взглянуть ему в лицо. Стащил сапоги, шагнул с плеском в ручей, шипя и ругаясь. Шогол-Ву держал фонарь, а тот вырывался, и кто-то смеялся, и хлопала крыльями нептица.
— Ох, застыл я! — сказал человек, толкаясь плечом в плечо. — Дай бутыль!
Под ними теперь был мост, каменный, холодный, а под ногами вода.
— Что такое любовь? — спросил Шогол-Ву. — Объясни её.
Человек рассмеялся хрипло.
— Как её объяснишь? Слушай: сердце бьётся часто-часто. Хочешь вдохнуть, а в груди будто места нет. Мысли путаются, голова плывёт…
— Врёшь?
— Чтоб меня боги покарали!
— У нас, когда так, давали травы от яда.
— Ха! Ну, любовь и впрямь отрава. А ты чего меня спрашиваешь? У самого, небось, больше баб было, чем моховиков у болота. Думаешь, не знаю я, как оно у ваших костров, под круглым оком? Звали тебя за собой, а? Сколько их было за одну ночь?
Человек отхлебнул из бутыли, потряс ею и швырнул вниз. Глухо стукнуло — оплётка не дала глине разбиться — потом плеснуло.
Шогол-Ву промолчал.
— Ну, чего скромничаешь? Давай мериться. Я своих вспомню, а ты… О! А с этой, что ждёт на постоялом дворе, ты тоже того? Злющая, как космач в снежную пору, зато в постели с такими…
— Вы, знающие мать, — прозвенел голос, ледяной, как ветер, как камни моста и вода внизу. — Выродки, вы оба. Поднимайтесь! Едем.
Глава 7. Пустошь
Шогол-Ву проснулся, по старой привычке не открывая глаз.
Земля тряслась под ним, била в спину. Хмурый взгляд Двуликого жёг даже сквозь сомкнутые веки. Во рту пересохло, виски сдавило тесным обручем — не нащупать пальцами, не убрать.
— Проснулся?
Голос человека звучал так громко, так больно.
— На, воды хлебни.
Шогол-Ву, поморщившись, сел. Телегу обступило небо, серое за прутьями клетки. Кустарник цеплялся за колёса и борта. Скрёб, казалось, не по дереву, а внутри головы. Человек протягивал мех.
Нептица вытянула шею, толкнула, вода пролилась.
— Да чтоб тебя, тварь проклятая! — выругался человек.
Шогол-Ву принял мех, глотнул. Всё внутри сковало льдом.
Рогачи захрапели и встали.
— Пошли! Пошли! — гневно воскликнула Ашша-Ри и хлестнула их по спинам. — Пошли!
— Почему она правит? — спросил запятнанный.
— Почему она? Тебе любопытно только это? А почему мы по Безлюдью тащимся…
Человек повёл рукой.
— Почему из города уехали, когда вот…
Он хлопнул себя по карману. Там звякнуло.
— Персты наградили, а я до купальни даже не добрался! Ну, повременили бы чуток. Сейчас бы и выехали, свежие и сытые. Куда она гонит, а? Я её больше спрашивать не стану, а тебе, может, скажет.
Говорил он громко. Шогол-Ву поморщился, приложил ко лбу ладонь. Рогачи дёрнулись, повозку тряхнуло, и она двинулась дальше, скрипя и кренясь. Земля заворачивалась слева, выпячивая хребет, покрытый чахлой порослью, а по правую руку шла ровно до самого неба, низкого, тяжёлого.
Шогол-Ву поднялся, пошатываясь, держась за прутья. Согнувшись, пробрался вперёд.
— Почему этот путь?
Ашша-Ри будто не расслышала.
— Ты торопилась. Мы вышли из города, когда закрывались городские ворота…
— Закрывались? Да я ещё меди отсыпал, чтобы нас выпустили. А вот чего нас к мосту понесло, а не спать, не вспомню.
— Значит, повозка выехала раньше нас. Почему? Не было нужды спешить.
Ашша-Ри повернула голову так, что стал виден её профиль: прищуренный глаз, губы, сжатые гневно.
— Почему? — сказала она. — Ответь сперва, ты, знающий мать, почему мне сказали сидеть в вонючей людской клетке и ждать, пока вы принесёте миску еды. Разве такие, как вы, мне указ? Но я ждала! Я ждала столько, что можно было сварить дюжину похлёбок, и Двуликий взошёл на холм, и сошёл с холма — я ждала! А вы пили, и ели, и не думали возвращаться!
— Мы не бросали тебя.
— Не бросали?
Ашша-Ри стегнула рогачей. Те заревели обиженно, взбрыкнули. Повозку тряхнуло, закачало.
— Люди хотели отнять зверя. Выпустили, удержать не смогли…
— Да,
