— Так что, он был педофилом? — возмутилась я.
— Нет, — ответил Кастильо, заметив, как я расстроилась. — У нас нет свидетельств того, что ему нравились дети.
У меня слегка отлегло от души.
— Но почему он убил себя? — Мне не хотелось, чтобы Кастильо вдавался в подробности интимной жизни Энрика. — Судя по тому, что вы мне рассказали, он не чувствовал себя усмиренным и наслаждался жизнью в полную меру. Кроме того, если Бонаплата и совершил все это, то поскольку вам не удалось доказать его вину, вы так никогда не поймали бы его.
— Мы уже были близки к тому, чтобы схватить его. Если бы допросы продолжились, ему пришлось бы объяснить очень многое. Однако он оставил нас с носом, взяв билет первого класса на поездку в мир иной. — Кастильо был явно огорчен последним побегом Энрика. — Возможно, все это связано со смертью одного молодого человека лет двадцати, — добавил он после паузы. — Кажется, они были возлюбленными.
— Да?
— Да. Парень был управляющим антикварной лавки, принадлежавшей Бонаплате и находившейся в старом городе.
— Все это притянуто за уши. Вам не кажется?
— Нет. Думаю, произошло следующее: Бонаплата и торговцы чего-то не поделили. Видимо, чего-то очень дорогого. Торговцы избивали парня, требуя, чтобы он заговорил, но не рассчитали сил и убили его. Это крайне огорчило Бонаплату. Он перехитрил их, спрятал пистолет и, когда они менее всего ожидали этого… Бах! Бах! Бах! И отправил четырех человек к праотцам. Они убили парня, и он отомстил им. Вот так-то.
— Но это не согласуется с обликом человека, которого я знала. Он был человеком поразительным, любил жизнь. — От этих воспоминаний у меня снова навернулись слезы. — Мне трудно представить себе, что он был гомосексуалистом, но это не умаляет его достоинств. Я не верю в то, что он покончил с собой, чтобы избежать суда. Вообще-то я не верю, что Бонаплата покончил с собой. Не допускаю и того, что он способен на хладнокровное убийство. Энрик всегда был миролюбив. И как он мог сделать это? Как ему удалось обмануть тех, кто знал, что он ненавидит их? Разве вы не говорили, что они были профессиональными мафиози?
— Этого я не знаю. Я не знаю всего. Я тринадцать лет думаю об этом и не знаю. Я изложил вам свою версию. В ней еще много белых пятен, но я уверен, что это был он. Это он убил их. И сделал это один.
ГЛАВА 13
Желая осмыслить все, что говорил Кастильо, я направлялась на такси в гостиницу и снова и снова «прокручивала» нашу беседу с ним. Когда же я приехала в гостиницу, мне захотелось прогуляться в саду у плавательного бассейна на первом этаже. Туда я и пошла, когда увидела его.
Он сидел за одним из столиков у стеклянной стены и смотрел на меня. Теперь я убедилась, что это мужчина из аэропорта. Те же волосы и седая борода, темная одежда, возможно, та же самая. И эти голубые пугающие глаза. Он смотрел на меня так же, как в аэропорту, и, нагнав на меня страху, сразу отвел взгляд. Что нужно этому типу в моей гостинице? Я повернулась и пошла к лифтам, расположенным с другой стороны. При этом пришлось еще раз обойти стойку администратора. Проходя по коридору, я обернулась, опасаясь, как бы незнакомец не последовал за мной. Меня ужасала мысль, что я останусь в лифте наедине с ним. Между тем я продолжала размышлять. Слишком много случайных встреч в таком большом городе, как Барселона. Кроме того, он отнюдь не похож на постояльца гостиницы.
Когда я поднималась в лифте вместе с пожилой парой американцев с западного побережья, чей вид успокаивал мои расходившиеся нервы, у меня появилось логическое объяснение происходящего.
В конце концов, не так уж невероятны случайные встречи с этим субъектом. Он вполне мог ожидать в аэропорту кого-то, кто прилетел моим же рейсом. Может быть, он шофер транспортной компании и ожидал своего клиента. А теперь он здесь, в гостинице. Конечно, именно так оно и есть… Но что ему было нужно на бульваре Рамблас? Сопровождал какого-нибудь туриста?
Кто бы ни был этот человек, но лишь добравшись до своего номера и закрыв дверь на защелку, я почувствовала себя спокойнее. Больше всего меня раздражали свирепый вид этого типа и его манера смотреть. Других причин для страха не было.
Я направилась прямо к окну, чтобы еще раз насладиться панорамой города. Внизу, вправо от моря, протянулась старая дамба, залитая лучами полуденного солнца. По положению монумента Колумба я определила, где находится конец Рамблас, и взгляд мой скользнул вверх по бульвару, в направлении, противоположном моей вчерашней прогулке. Было трудно проследить взглядом весь путь, поскольку при таком расстоянии и такой высоте здания закрывают обзор улиц, и лишь по конфигурации этих зданий можно догадаться, какие проспекты проходят внизу. Но все же я рассмотрела отдельные части самого своеобразного бульвара Барселоны.
Повернувшись, я взглянула на телефонный аппарат. На нем мигал красный огонек. Это означало, что в автоответчике есть сообщения. Одно, от Луиса, было получено в десять утра. Он настойчиво приглашал меня на ужин и просил в любом случае позвонить ему. Луис хотел узнать, что мне удалось выяснить, и поболтать со мной. Второе сообщение оставила женщина, и ее голос я сначала не могла вспомнить.
— Привет, Кристина, — говорила она. — Добро пожаловать в Барселону. Надеюсь, ты помнишь меня. Это Алиса. Позвони мне. У нас есть о чем потолковать, и поскольку я твоя крестная мать, ты в этом городе моя гостья. — В голосе Алисы слышалась теплота. — Я буду ждать твоего звонка, дорогая.
«Ну, вот, — подумала я, — вот он, ночной кошмар моей матери. Женщина, которую она, похоже, боится. Несомненно одно — голос у этого монстра глубокий, мягкий и приятный». Я уже собиралась позвонить ей, но что-то остановило меня. Что означала бы встреча с ней? Прежде всего я пренебрегу советом мамы. Но я это делала неоднократно и раньше. Луис тоже предостерегал меня от встречи с Алисой. Однако эта женщина, вероятно, знает много такого, что помогло бы мне в расследовании обстоятельств смерти Энрика. Если она, разумеется, пожелает поделиться со мной информацией…
Как она нашла меня? Легко. Ее сын приглашен завтра на оглашение завещания. Значит, и я нахожусь в Барселоне. Вполне логично предположить, что американка остановится в гостинице, принадлежащей американцам. Алиса позвонила в эту гостиницу и спросила меня. Все очень просто.
Признаться, я сгорала от любопытства. Мать Ориоля. Почему она говорила со мной так ласково? Я полагала, что мне позвонит сын, а не мать. Хранит ли он нежные воспоминания о том последнем лете, о море, о шторме и первом поцелуе? Почему Ориоль не звонил мне? Возможно, потому же, почему не ответил ни на одно из моих писем, или же по причине, о которой рассказал мне Луис. Неужели Ориоль в самом деле гомосексуалист?
Алиса назвала себя моей крестной матерью. Это не совсем так. Хотя было бы правильно назвать жену крестного отца крестной матерью. При крещении младенца у него появляются два крестных, не состоящих в родстве друг с другом. Вообще-то, я не помню, кто моя настоящая крестная мать, — наверняка какая-нибудь подруга или родственница моей матери. Но только не Алиса. Они с моим крестным даже не были обвенчаны в церкви.
