он, миг назад ещё витавший в облаках своих мечтаний о прекрасном будущем, уставился на него, будто видел впервые в жизни.
Всклокоченные седые волосы Игната торчали в стороны из-под сбившейся набок засаленной папахи, под его мясистым багрово-синим носом топорщились сизые усы. Спутанная борода и кустистые брови были словно сделаны из пакли, и сам обмякший всем телом пьяница походил бы на тряпичную куклу, если бы не маленькие крысиные глазки, какими мог бы смотреть на людей какой-нибудь обитатель ада, существуй ад на самом деле.
– Будьте вы все прокляты! – прошипел Игнат, брызнув слюной.
Витя, как и все шанхайские ребята, знал, что дед Игнат когда-то пришёл с японской войны хромой и контуженный и с тех пор ненавидит всех здоровых людей, у которых целы и руки, и ноги, и голова. Да и дедом прозвали его за сизую бороду и раннюю седину, а на самом деле Игнат этот чуть ли не ровесник Витиному отцу, которому тоже довелось повоевать с японцами, но на той войне повезло больше. Вернувшись в Сорокино, Игнат, говорят, первым делом принялся вымещать обиду на жене, в чьей верности во время своего отсутствия сомневался. По рассказам местных старожилов, после возвращения законного супруга молодая ещё женщина не прожила и года. Вите даже припомнилось, что звали её Анной, как его маму. А ещё припомнилось, как слышал когда-то из разговора местных старух, что бедную женщину даже отпевали в закрытом гробу – так изуродовал её Игнат, который с тех пор сделался предметом жалости этих самых старух за своё вдовство, бездетность, подбитую осколком ногу, контуженную голову и запойное пьянство. Поразительно, подумал Витя, что все эти случайно услышанные когда-то подробности чужой судьбы так прочно засели в его памяти. Его ещё детскую душу глубоко потрясло, что соседки Игната, с размашистой истовостью крестя свои лбы во имя милосердного бога, жалели женоубийцу куда больше, чем его жертву, склоняясь к тому, что она и в самом деле «гуляла». Понять эту жалость было ещё труднее теперь, глядя в злобные, колючие как иголки глазки. А они вдруг налились кровью и загорелись такой яростью, что от неё затряслась поросшая всклокоченной бородкой челюсть.
– Понаехали тут, шантрапа драная, поналезли, будто тараканы! Буравят землю, что кроты слепые! Житья уже от вас не стало! Погодите же, придёт и наше время! Затрещат поганые ваши шкуры! Поглядим ещё, кто кого!
Будто кто-то отрывисто, со свистом прошипел эти слова Игнатовыми губами, а потом швырнул его тело, и оно обмякло всё целиком, не только ноги, но и язык.
Витя уже лежал дома в кровати, а перед ним всё ещё стояли злобные чёрные глазки и яростный шёпот свистел в ушах. Это был взгляд и шёпот врага, смертельного и беспощадного. Враг чувствовал за собой такую силу, что не боялся раскрыть карты: ведь бред пьяницы – это всего лишь поток бессвязных слов, которые он и сам не помнит уже через минуту. Так думал Витя, сам повисая между сном и явью, и враг подмигивал ему глазом пьяного Игната и криво усмехался Игнатовым ртом.
Тело, распростёртое на земле словно бездушная тряпичная кукла, вдруг исчезло, а сухая чёрная земля, на которой оно только что лежало, вздрогнула и сотряслась как от взрыва внутри её утробы. Тонкая длинная трещина мгновенно расширилась, превратившись в глубокую зияющую рану, в чёрный, как безлунная ночь, разлом, и внутри него что-то знакомо зашевелилось, опутывая жутью, словно паутиной. Витя уже видел это раньше и знал, что будет дальше: вот сейчас из бездны протянутся чёрные обугленные руки, схватят его и утащат под землю. Он почти осознавал, что это сон, похожий на другой, давний. В том сне он вёл через лес за родным селом брата Мишу, на которого маленькие лесные человечки смотрели как на чужака и предателя. Но это воспоминание, вместо того чтобы помочь проснуться, вынырнуть из кошмара, напротив, сделало кошмар ещё реальней и неотвратимей.
Витя вдруг увидел волшебных друзей из своего детства, милых маленьких древесных человечков, брошенными в эту страшную трещину. Это они, беспомощные, искалеченные, тянули к нему чёрные руки, прося о помощи, и он не мог спокойно смотреть на их отчаяние. Витя не заметил, как оказался втянут в бездну. А там, под землёй, горел огонь, в его багрово-красных отсветах плясали тени, бегали и суетились какие-то фигуры. Это было похоже на тюрьму: длинный коридор и множество камер друг напротив друга, только дверей нет, вместо них железные решётки, через которые видно всё, что там происходит. В каждой камере стоит жаровня, в ней горит огонь, сверху на ней тоже решётка. Витя видит маленьких древесных человечков, прикованных цепями к решёткам над огнём, и слышит их пронзительные жалобные крики, от которых и сам начинает чувствовать нестерпимый жар. Кожа у древесных человечков толще, чем у людей, и похожа на кору, но и она чернеет и лопается от огня. Огромная чёрная фигура палача вырастает впереди. Он стоит, по-хозяйски скрестив на груди руки и широко расставив ноги.
– Отпусти их! – кричит Витя.
А в ответ – хохот:
– Они исполняли все твои желания и за это превратятся в уголь! И ты – вместе с ними!
Хохот сотрясает стены этой преисподней. Злобные маленькие глазки отливают красным – в них отражается пламя.
– Нечисть лесная! – послышался знакомый свистящий шёпот, и на груди у заплечных дел мастера блеснул медный нательный крестик, точь-в-точь такой, как у Игната.
Витя почувствовал, как ему заламывают руки, а спины касаются раскалённые прутья железной решётки, и проснулся в холодном поту.
Саженцы
– Витя, привезли! – с порога закричал Володя, вбегая в хату.
– Что там, Володенька, такое привезли ни свет ни заря? – поинтересовалась Анна Иосифовна, удивлённая столь ранним визитом гостя. Впрочем, Володя и Вася давно уже были для неё как свои.
– Саженцы привезли, – пояснил Володя. – Целый грузовик. Возле школы стоит. Ребята уже подтягиваться начали.
– Сейчас, Володь, я мигом, – отозвался поднятый с постели Витя.
– Это что же, опять у вас субботник? – продолжала удивляться Анна Иосифовна. – Вроде ведь был уже.
– Верно, был субботник, а теперь воскресник, – ответил Витя, застёгивая рубашку. – Сегодня же воскресенье. Ты извини, мама, что забыл тебя предупредить. Видишь, сам же ещё и проспал!
– Что-то ты совсем заработался, сынок, – заметила мать. – Тебе и выспаться некогда.
Витя на это только махнул рукой, а Володя не поленился растолковать Анне Иосифовне суть дела, не скрывая своей гордости за товарища. И начал он издалека:
– Вы же помните, как Витя в позапрошлом году заметку
