Только Вадим какое-то время сомневался, но все же решил не отставать от остальных. Как только все оказались по пояс в воде, дверь скрипнула и медленно закрылась.
Коридор был не особо длинным. Всего метров пятьдесят или шестьдесят. Вот только каждый шаг давался куда сложнее, чем могло показаться вначале. То ли вода становилась гуще, то ли усталый организм начинал брать свое. Бойцам хотелось ускорить шаг, но в этот момент срабатывал принцип китайской пальцевой головоломки, где чем сильнее пытаешься выбраться из нее, тем крепче она начинает держать. В конечном итоге все негласно определили единый темп ходьбы – со скоростью черепашьего шага.
Искусственный водоем был кристально чистым. Вековая пыль вместе с мусором давно осели, позволяя беспрепятственно рассмотреть дно. Помимо скучного коричневого линолеума на полу виднелись артефакты человеческой жизнедеятельности в виде шприцов, столовой утвари и грязно-зеленого ботинка.
– Кто-нибудь думал, что здесь произошло? – нарушил тишину Беркут.
– И не о чем тут думать, – сказал Кобра. – Самосбор.
– И много ты знаешь Самосборов, когда затапливает водой этаж?
– Прослужи с мое – и не такое увидишь. Однажды, когда я еще салабоном был, вызвали нас на этаж. Вполне обыденный вызов. Расчистить зону от слизи, проверить ячейки. Все стандартно. Да только вот когда мы прибыли, на этаже уже копались какие-то охламоны с граблями. Они же, как только нас увидели, начали дергаться, вопить нечеловечески. Помню, как пришлось перерезать горло своему двойнику.
– Дубль-аберрации, вполне распространенное явление, – вмешался Вадим. – По статистике, они встречаются чаще серой слизи. Водяные аберрации – более редкое событие, и проходят они независимо от Самосбора. По крайней мере, никому не удалось определить устойчивую взаимосвязь.
– А тебе-то откуда знать? – скептически хрипнул Беркут.
– Наша служба собирает много данных, включая подобные.
– У нас что, уже и коммуналка стала филиалом СБ?
– Напрасно вы так, – Вадим улыбнулся и помотал головой, – мы собираем только ту информацию, которая может помочь улучшить материальное обеспечение Гигахруща.
– Знаем вас, информаторов, – пробубнил под нос Беркут.
– Я чем-то вас обидел?
– Да насмотрелся уже на таких. Все из себя приветливые, добренькие, а вечерами доносы строчат один за другим. Кто что сказал, на кого посмотрел, куда ходил.
– Не понимаю вашего возмущения. Зачем кому-то что-то скрывать, если только он не собирается совершить преступление?
– Старая песня, – зевнул Беркут. – Вот тебе приятно осознавать, что каждый шаг будет задокументирован, отмечен штампом и подшит в папку с присвоенным номером?
– А что вы предлагаете? Дать полную свободу? И к чему приведет эта так называемая свобода? К хаосу. Человек – очень порочное существо, движимое низменными желаниями и инстинктами. Он не способен самостоятельно организовываться, думать об общественном. Все, что его интересует, это его собственное благосостояние. Раз в эпоху рождается исполин духа, способный подняться над собой и стать объединяющей силой. Он создает сложную систему власти, способную, хоть и временно, удерживать общество от скатывания в дикость. Но такая система требует постоянного контроля за населением. Стоит гражданину почуять слабину, как он тут же превращается в неуправляемого зверя, распространяющего болезненные идеи, словно вирус. Тогда все рушится, и снова приходит анархия.
– Да ну? А как тогда объяснить, что даже при тотальном контроле процветает коррупция, бандитизм и террористы-фанатики разного толка?
– К сожалению, контроль осуществляю те же самые люди, со своими страстями и слабостями. Партия уже не первый гигацикл пытается воспитать поколение, лишенное подобных пороков, но это бег на месте. Человек, в той форме, которая существует, всегда будет диким.
– Тогда к чему это все? Если все равно не достичь идеала?
– Ну а зачем вы едите или дышите, если и так знаете, что рано или поздно умрете? А я скажу, зачем. Вы подсознательно уверены, что можете жить вечно. Человек не способен постичь такое понятие, как смерть, потому что оно не должно существовать в его мире. Дети до определенного возраста это понимают. В их мире нет понятий «живой» и «мертвый». Только потом, когда общество начинает проникать в их маленькие головки, формируются определенные догмы и постулаты, на которые опираются все последующие логические конструкции.
– Хочешь сказать, что смерти не существует?
– Ни в коем случае! Смерть есть, и это факт. Я лишь хочу сказать, что она не обязательна. К примеру, взять зеркало. При нормальных условиях оно может висеть вечно и исправно выполнять свои задачи…
– Ну ты сравнил конечно, – перебил Кобра. – Человеческий организм далеко не кусок стекла с амальгамой.
– Хорошо, возьмем более сложное. Сколько выстрелов может сделать автомат, пока не выйдет из строя?
Беркут задумался.
– Если непрерывно, то около десяти тысяч.
– А потом?
– Потом нужна чистка и замена ствола.
– И после этой процедуры он может исправно выполнять свои функции?
– Да, но…
– А если заменить подвижные детали на самовосстанавливающийся материал?
– Бред, такого не бывает.
– Тело человека постоянно регенерирует и обновляется, а естественное старение – это лишь небольшой сбой. Если усовершенствовать его, то смерть станет пережитком прошлого.
Весь оставшийся путь Вадим в красках расписывал идеальную, по его мнению, утопию. Мир, где все едины и бессмертны. Впервые за долгое время в его глазах зажглась живая искра. Он излучал непоколебимую веру в свои слова, хоть и звучали они архибредово.
«По крайней мере, – рассуждал Бард, – у человека есть своя мечта, что редко бывает в наши дни». Люди привыкли не загадывать на будущее и просто плыть по течению. Ячейка – работа – работа – ячейка. Привычный ритм, повторяющийся барабанной дробью, гнет жизненную кривую, замыкая ее в петлю.
– Звучит все очень красиво, – усмехнулся Кобра, – да ты бы не сильно распространялся об этом, а то попахивает крамолой на партию. Особый отдел очень любит такое.
– Пусть спустятся сюда, – сказал Беркут, – и не тем еще завоняет.
Оставались последние пять метров. Вадим хоть и не подавал виду, но ему переход давался сложнее, нежели другим. Вода медленно просачивалась сквозь плотные швы обувки. Пальцы ног слегка онемели от сырого холода, делая каждый шаг еще труднее. Он положил руку на дверь в надежде получить дополнительную точку опоры, как в то же мгновение раздался настойчивый стук. Бойцы замерли. Вадим отпрянул в сторону, едва не потеряв равновесие.
– Что это? – прошептал Беркут.
Кобра жестом приказал ему заткнуться и стал прислушиваться. Стук повторился и стал более длинным. Кто-то явно хотел привлечь их внимание.
– Эй! Здесь кто-нибудь есть? – раздался глухой женский голос. – Дверь заело! Выпустите меня!
Отряд стоял, как вкопанный, не зная, что делать. Тратить время на еще одного гражданского, которого, возможно, придется тащить на себе, мало кто хотел. Как это ни ужасно, так думать, но выживание отряда важнее.
– Мама, кто там? – появился новый, уже детский, голос. – Они нас выпустят?
Беркут подошел к двери и схватился за прикипевший гермозатвор.
– Держитесь, сейчас откроем! – сказал он и навалился на вентиль.
Упрямый механизм успел провернуться на сантиметр, как тут же был остановлен подоспевшим Коброй.
– Ты что делаешь, щенок?! – рыкнул техник, отбрасывая Беркута в сторону. – Сам подохнуть захотел, так еще и нас за собой утянешь?
– Там ребенок, ты же слышал!
– Нет там никого!
Беркут не мог поверить в такой крайний цинизм товарища. Да, он знал, что иногда приходится оставлять безнадежных на смерть, и несколько часов назад он так бы и поступил. Но дети! Дети этого не заслуживают.
– Мне страшно, – срывался на плач голос. – Я хочу есть.
Беркут буквально сжигал Кобру презрительным взглядом.
– Это, по-твоему, никого нет?!
– Слушай сюда, малец. Я не знаю, что находится за этой дверью, но это точно не человек.
– С чего ты взял?
– Просто поверь и уходи.
За дверью послышался плач.
– Откройте, пожалуйста. Тут темно и страшно, – стонал ребенок, или то, что выдавало себя за него. – Не уходите, пожалуйста! – голос становился все громче и тревожнее. – Тут монстры! Помогите! Они нас съедят!
Беркут с сомнением оглянулся, но Кобра стал буквально выталкивать его наружу. Возможно, он еще долго будет вспоминать этот эпизод, постоянно задавая себе один и тот же вопрос: «Правильно ли я поступил?». С каждым шагом к выходу мольбы о помощи становились все громче. Детский плач искажался и больше походил на свист бормашины. Нарастающий шум перешел в нестерпимую головную боль. Словно кто-то бурит виски, наматывая мозговую ткань на ржавое сверло.
– Нет, я должен.
Тело Беркута уже не подчинялось своему хозяину. Он
