так бесконечно одинок, что ему даже Алоизий Могарыч потом покажется интересным собеседником. А тут красивая женщина смотрит на него с интересом. Да потом ещё и восхищается его романом. Много ли надо одинокому художнику? Понимает ли он, что Маргарита — совсем не тот человек, который способен оценить его роман по достоинству? Да неважно уже, что он понимает. «Ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад».
Маргарита очень быстро становится для Мастера самым дорогим человеком просто потому, что ни кто больше на эту роль не претендует. И Мастер становится для Маргариты самым дорогим человеком просто потому, что она не нашла другого способа заполнить внутреннюю пустоту. Их взаимная привязанность, которую язык не поворачивается назвать любовью, основана на такой горечи, которая делает счастье невозможным. Оба они всего лишь пытаются увернуться от кромешного отчаяния, и только это бросает их в объятия друг друга. Они совершенно чужие люди, но ни у которого не хватает смелости это понять.
Почему Маргарита так трясется над романом Мастера? Потому что понимает его ценность? Нет. Но она понимает, что без этого романа Мастер — пустышка, а пустотой пустоту не заполнить.
А почему Мастер, оказавшись в дурдоме, не хочет дать о себе знать Маргарите? Да потому что она больше не может скрасить его одиночество. Тяжелое психическое заболевание сделало его одиночество тотальным, неустранимым. С Маргаритой хорошо было бы посидеть в «Грибоедове», а если посидеть с ней в дурдомовской комнате для свиданий, так ни чего же не изменится. А говорить им не о чем. И всегда было не о чем.
У нас уже и песню сочинили: «Мастер и Маргарита в каждой любви земной». Не приведи, Господи. Почему взаимную привязанность Мастера и Маргариты нельзя назвать любовью? Потому что она основана на горечи и боли, на страхе перед реальностью. Любовь — сила созидательная, а эти двое ни когда не смогли бы создать семью, ни когда не смогли бы воспитывать детей. Они вообще не смогли бы долго выносить друг друга, потому что само основание их отношений было отравленным.
Впрочем, я начинаю, как отец Андрей, додумывать за Булгакова. А что же сам Михаил Афанасьевич? А вы обратили внимание на то, как мало художественных средств потратил автор на описание этой «любви»? Он вообще не уделяет внимание описанию их взаимных чувств. Мог бы вообще-то. Но не захотел. Ему явно было скучно и неинтересно выписывать психологические нюансы их отношений. Эта «любовь» нужна автору только, как двигатель сюжета, сама по себе она ему не особо интересна. Нет, этот роман не про любовь. Так про что же, наконец, этот роман?
Антисоветская книга?
Кураев называет булгаковский роман антисоветским, и ещё многие так думают, и сам я раньше считал именно так. Но потом понял, что в этой книге нет ровным счетом ни чего антисоветского.
«Социальные главы» булгаковского романа своим искрометным юмором очень напоминают Ильфа и Петрова. И «язвы общества», которые показывает Булгаков, ни чуть не страшнее тех «недостатков общественной жизни», которые показывают Ильф и Петров. Но разве когда-нибудь кому-нибудь приходило в голову считать романы о Бендере антисоветскими? Они были легко изданы и хорошо тиражировались вовсе не потому, что советская цензура была совершенно безмозглой и не усмотрела в них опасности для советской власти. Мы можем не сомневаться, что с «пролетарским чутьём» у советской цензуры всё было в порядке, просто у Ильфа и Петрова действительно не было ни какой антисоветчины, и ни какой угрозы для советской власти их книги не предоставляли. Это, знаете ли, сатира и более того.
Даже самая жесточайшая тирания формально не может запретить сатиру, то есть не может объявить, что её нельзя критиковать. Сатира раздражает любую власть, но даже власть убийц-большевиков считала за благо сатиру терпеть. Просто была грань, которую нельзя было переступать. Нельзя было касаться основ, нельзя было покушаться на базовые принципы советской власти. То есть можно было представлять в нелепом виде некоторых марксистов, но нельзя было представлять в нелепом виде марксизм. И отдельных ленинцев отчего же нельзя было критиковать? На сталинских процессах именно это и происходило, так что это и в литературе было вполне допустимо. Но тому, кто вякнул бы хоть слово против ленинской теории, участь Зиновьева и Каменева показалась бы завидной.
Советская власть не только не запрещала писать о своих недостатках, но даже имела для этого теоретическое обоснование: если что-то в нашей жизни всё ещё плохо, так это «родимые пятна капитализма», которые мы, товарищи, что-то слишком медленно изживаем, надо бы нам ускорить этот процесс, и сатира должна нам в этом помочь. То есть все дикости советской власти объявлялись порождениями отнюдь не самой советской власти, а порождениями капитализма, ещё не до конца изжитыми. Вот Ильф и Петров и веселили народ сколько хотели. Да и как было запретить сатиру, если с высоких трибун постоянно неслись призывы «всемерно развивать критику и самокритику». Надо же было потом что-то предъявлять в доказательство того, что эти призывы услышаны.
Конечно, если бы какая-нибудь недобитая белогвардейская сволочь, принявши облик писателя, написала бы такую книжку, из которой прямо следовало бы, что недостатки советской жизни проистекают из базовых принципов марксизма-ленинизма, так тут бы этой сволочи и конец. Цензура не просто не пропустила бы такую книгу, а отправила бы её в НКВД, где вскоре оказался бы и автор. Нельзя было утверждать, к примеру, что недостатки советской жизни есть прямое следствие отмены частной собственности. За такие утверждения объявляли «выговор с занесением в грудную клетку». Потому что именно это и была антисоветчина.
Но разве у Булгакова есть хоть что-нибудь подобное? Вот показаны в неприглядном виде советские писатели. Ну так и чего? Товарищ Сталин, кажется, понятно сказал: «Других писателей у меня для вас нет». Пока нет. Не вырастили ещё. И разве приверженность к «порционным судачкам а-натюрель» это не «родимое пятно капитализма»? Вот уж советская власть писателей такому не учила. Так ведь получается, что в «Грибоедове» окопалась сволочь мелкобуржуазная под видом советских писателей, а мы куда глядим-то, товарищи? Короче, вполне советская сатира.
А, может быть, когда Коровьев с Бегемотом разгромили «Торгсин» в этом было что-то антисоветское? Нет, уважаемые товарищи, это в самом «Торгсине» было что-то антисоветское. Вот куда сползались на деликатесы все эти недобитые контрики. Вот где был широчайший простор для проявления пролетарского гнева. Так Коровьев с Бегемотом от лица пролетариата вышеозначенный гнев и проявили. Можно, конечно, усмотреть в зажигательном спиче
