монастырь.
К игумену со своими бедами стали приходить люди. И он никому не отказывал. Кому-то дал денег на то, чтобы тот поставил себе новый дом, кому-то помог купить корову для большой семьи, третьему – лошадь и плуг. А одному мужику с помощью братии монастыря помогли сбить новую печь. И потянулись к нему люди со всего района. Кроме того, в монастыре всех кормили. Принимали престарелых и одиноких, калек, вернувшихся с войны. Для них уже ближе к осени построили большой странноприимный дом. И у каждого из них появилась крыша над головой да дело по душе в большом монастырском хозяйстве.
Так же параллельно и своим чередом шла непрестанная монастырская служба.
В середине бабьего лета по лесной дороге после поездок по району и посещения хутора Приют, возвращаясь в свой монастырь, шли игумен Георгий и Фома. На этот раз юноше достался тяжелый портфель настоятеля.
– Батюшка, вы специально в него кирпичей наложили, смирение мое испытываете? – перекладывая портфель с руки на руку, шел и вздыхал юноша.
– Это не кирпичи, Фома! Это золото и драгоценности!
Юноша звонко рассмеялся.
– Я все давно хотел тебя расспросить о твоих родителях, о детстве, о месте, где ты родился…
– Грустная будет история, отче…
– Не сахарный, не растаю…
– Родился я 1926 году в одном из северных уездов Пермской губернии. Отец был церковным старостой, а мама пела на клиросе. Через два года отца вместе с батюшкой арестовали и увезли. Больше мы о них ничего не слышали. А мама? Мама, чтобы спасти меня и старшего брата от голода, вышла замуж за местного участкового милиционера. Прожили они так три года, а потом он встретил приехавшую из города учительницу и стал баловать с ней. Мама ничего ему не говорила и, пользуясь его постоянным отсутствием в доме, воспитывала нас в любви к Богу. Однажды мы не успели убрать наши книжки, и он арестовал маму «за преподавание несовершеннолетним детям религиозных убеждений». Была, оказывается, такая статья… И сам же добился, чтобы маму осудили на два года… А потом привел в наш дом свою любовницу. А та нас просто выкинула за дверь. Так начались наши скитания по земле. От деревни до деревни. Братишка имел красивый голос и с лёту запоминал то, что пела мама, а потому в каждой деревне находились добрые люди, которые, лишь заслышав знакомый церковный напев, открывали нам двери своих домов. Пока из-за одной двери не раздался пьяный выстрел. Похоронив брата, я остался один на всем белом свете. Через шесть лет на товарняке я попал в Иркутск, где меня быстро прибрали к рукам ловкие люди. Так я стал вором-карманником…
– Ты – вор-карманник?
– А разве не похож? – улыбнувшись, спросил Фома и достал из своего кармана пухлый бумажник игумена…
Тут Георгий даже остановился от такой неожиданности.
– Да когда же ты успел? – удивленно спросил он.
– Две минуты назад вы чуть было не споткнулись, напоровшись на корешок… Поди, помните? Ну, так он сам ко мне в руки и вывалился…
– Фома! – уже чуть серьезнее сказал Георгий. – Знай, что меня можно обмануть только один раз…
– Я вас еще ни разу не обманывал… батюшка, – искренне сказал Фома.
– Верю!
– Хотя вру. Помните тот разговор про то, как я выпрыгнул в окно…
– Еще бы не помнить. Не всякий на такое в одних трусах, да еще зимой решится.
– Есть во всей этой истории и мой грех. Мне ведь поначалу и вина того хотелось, и интересно было, чем все это может закончиться. Так что в тот раз я вам не всю правду сказал. Простите меня. И если можно, то считайте это моей исповедью…
– Бог тебя простит, а я так давно уже тебе все простил.
– Простили, а сами не хотите сказать, что лежит в этом портфеле. Да у меня живот скоро развяжется от этой тяжести…
– Давай, Фома, остановимся для начала. Отдохнем и перекусим.
– Значит, так и не скажете?
– Я же тебе говорю, что там золото и драгоценности…
Тут у Фомы чуть не брызнули слезы.
– И вы мне не верите. Раз я был в банде у Примуса, что же, мне теперь и жить уже нельзя?
– В какой банде, Фома? И кто такой Примус?
И Фома рассказал о человеке, который негласно во время войны заправляет всем городом. О складах с гуманитарной помощью, о его связях с кем-то из высокого начальства области, о притонах, которые тот содержит, и даже о казино, что вот уже три года раз в неделю собирает под своей крышей всех торгашей и аферистов…
– Значит, пока кто-то проливает свою кровь, жертвуя собой за Родину, за веру… Есть люди, кто на этой крови жирует. То, что ты мне сказал, Фома, заслуживает внимания. И как офицер в прошлом, как разведчик, я думаю, что мы с тобой сумеем во всем этом разобраться. Ну а теперь открывай портфель, там сверху хлеб и кусок сыра должны лежать, надо и подкрепиться.
Фома открыл.
И увидел… полный, доверху набитый золотыми монетами и драгоценностями портфель игумена.
– Ну что молчишь? Ведь не поверил мне…
А уставший и обомлевший Фома, словно чадо малое, с набрякшими от слез глазами вдруг ткнулся носом в плечо фронтовика, словно ища защиты, да тут же и заснул…
До полной победы еще оставалось полгода. И вот как-то проходя по незнакомой ему улице, игумен Георгий, благо что был в светском костюме, увидел здание Иркутского цирка…
Вспомнил этот удивительный запах, витающий в воздухе, и обволакивающую магию кулис, и… забилось сердце от вспыхнувшей в памяти знакомой мелодии, ударов хлыста, аплодисментов зрительного зала…
Вскоре он вошел в кабинет к директору.
– Разрешите?
– Входите, – не отрываясь от бумаг, ответил директор по фамилии Маргомакс, – только знайте, что билетов все равно нет. Распоряжением райкома партии все передано…
И замолк, видя улыбку просителя.
– Какая у вас улыбка! Вы, случайно, не клоун?
– Случайно, клоун. Наш курс
