браке.
Моника вздергивает бровь.
– У нас было трое детей, два мальчика и девочка. Мы жили недалеко от Гоа и принадлежали к касте брахманов.
Моника не знает, что ответить.
– Мы часто занимались любовью, нам было очень хорошо, потому что мы обе отлично знали «Камасутру». Мы практиковали тантризм.
– Гм… Кем была в нашей «паре» я, мужчиной или женщиной?
– Насколько я понимаю, ты была женщиной, и я целовала тебя вот так…
Продолжая слово делом, Шанти целует Монику в губы. Молодая американка смущена и готова отпрянуть, но что-то ее останавливает. Она боится шелохнуться.
Поцелуй затягивается.
Шанти принимается ее раздевать, потом берет крем с запахом пачули и втирает его в тело Моники. При этом индианка чувствует, что ее молодая ученица еще не вполне расслаблена.
– Не волнуйся, – говорит она ей, – я заперла дверь внизу, нас никто не побеспокоит. Это то, чего я хотела, – остаться с тобой наедине. Мое имя означает «процветание». Хочешь, поделюсь с тобой своей энергией?
Шанти не ждет от Моники ответа, она раздевает ее догола и сама полностью раздевается, оставив только «третий глаз» – кружок на лбу, между бровями. Неуловимое движение – и она распускает свои длинные черные волосы.
Что за роскошная фигура пряталась под просторным сари! И как упоительно она благоухает!
– Не зажимайся, – шепчет индианка.
Она терпеливо массирует все тело Моники, уделяя особенное внимание самым отзывчивым местечкам. Моника открывает новые для себя ощущения. После ладоней Шанти за Монику принимаются ее губы, исследующие все ее тело и кое-где задерживающиеся, вызывая бурную реакцию.
Монике кажется, что у Шанти выросло множество рук, как у Шивы, а еще у нее множество ртов.
От умелых действий Шанти ее бьет током, сначала она издает стоны, потом следует долгий экстатический крик.
У нее такое чувство, что пробудилось все ее тело.
Так в индийском ашраме посреди Нью-Йорка Моника тоже познала любовь.
5
Март 1978 года.
Николь О’Коннор смотрит на тест на беременность и не верит своим глазам.
Результат положительный: это же надо умудриться забеременеть при первом же сексуальном контакте!
Она ни с кем не делится своей новостью и ждет.
Восемь, девять, десять недель задержки…
Николь вся на нервах.
На одиннадцатой неделе она делает УЗИ и с изумлением узнает, что ее тяга к коллективу получила отклик: она ждет двойню.
В конце концов она решается сообщить об этом отцу. Тот сначала не верит своим ушам, а потом заявляет:
– Ты не могла бы доставить мне большей радости: я стану дедушкой, причем сразу дважды!
– Послушай, папа, мне всего восемнадцать лет, я студентка, еще не начала сама зарабатывать на жизнь и не представляю себя матерью, тем более матерью двух детей.
– Не волнуйся, переедешь сюда, я найму нянек, детьми займутся они. Я уже придумал для них имена – и для мальчиков, и для девочек.
– Тебе неважно, кто отец?
Руперт берет свою излюбленную сигару, откусывает от нее кончик, выплевывает и с наслаждением закуривает.
– Ну и кто он?
– Тоже студент.
– Прекрасно!
– Он по происхождению абориген.
– Тем лучше. Родятся два красавчика-метиса. Похоже, чем люди разнообразнее, тем крепче здоровье их детей.
Николь поражена невозмутимостью своего отца.
– А ничего, что у нас обоих еще нет работы?
– Когда вы захотите поработать на ранчо, я вас найму.
Беззаботность отца уже начинает ее раздражать.
– Ты, возможно, видишь себя дедушкой, а вот я, увы, не вижу себя матерью.
– Кстати, раз у нас зашла речь об отце, то не считаешь ли ты, что следовало бы узнать и его мнение?
Назавтра Тжампитжинпу приглашают на фамильное ранчо.
– Та это вы – жених моей дочери? – как ни в чем не бывало обращается к нему Руперт О’Коннор.
– Мы познакомились в университете. Я, как и она, изучаю социологию.
Руперт протягивает ему пиво и чокается с ним.
– Социология – это наверняка захватывающе! А скажите, каковы ваши намерения в отношении моей дочери?
– Я люблю ее.
– Вы готовы на ней жениться?
– Это было бы для меня честью! – восклицает, не задумываясь, молодой человек.
Николь не разделяет их воодушевления.
Кухарка приносит огромную индейку, Руперт режет ее на части и кладет на тарелки молодых людей крупные куски. Потом поворачивается к Тжампитжинпе:
– Вы в курсе счастливого известия?
– Нет, я провел несколько дней в дороге, навещал своих дядек, они живут на севере.
– Значит, это мне выпало вас осчастливить: она беременна от вас, причем двойней!
Тжампитжинпа давится и долго не может откашляться.
– Вот-вот, у меня была такая же реакция, – шутит Руперт.
– Вы… вы уверены?
Абориген не решается встретиться взглядом с Николь.
– Она на одиннадцатой неделе, уже сделала УЗИ, на нем видны два зародыша. Думаю, скоро получится разобрать их пол: может, это два мальчика, может, две девочки, а может, мальчик и девочка – то, что французы называют «королевским выбором».
Тжампитжинпа смотрит на Николь. Руперт разражается своим фирменным оглушительным хохотом, молодой человек ему вторит, но без восторга.
– Ну, как, довольны?
– Да, да… – выдавливает Тжампитжинпа немного испуганно.
Они чокаются второй раз. Николь не тянет к ним присоединиться.
Нахохотавшись и утолив жажду, Руперт поворачивается к дочери.
– Все в порядке?
– А вот и нет! Как я погляжу, вы решаете вдвоем, что произойдет с моим телом, не заботясь о моем собственном мнении.
– А какое оно, твое мнение?
– Я хочу сделать аборт. Я еще слишком юная для материнства. Сперва надо позаботиться о карьере. Я образую пару и стану матерью, когда найду работу. Пока что я хочу стать преподавателем социологии, а для этого надо учиться еще не менее пяти лет.
Потом она обращается к Тжампитжинпе:
– Прости, но наши отношения не смогут продолжаться. С нами все. Я снова буду считать, что у меня никого нет, ты тоже.
И она выходит, оставив обоих мужчин с недоуменно разинутыми ртами. Сигара, прилипшая к нижней губе Руперта, падает на пол.
Через несколько дней Николь возвращается в Сидней, чтобы сделать в подпольной клинике аборт. Несколько дней она лежит в своей комнате в общежитии, пропуская занятия. Тжампитжинпа рвется с ней увидеться, но она отказывается. Чем больше он настаивает, тем она непреклоннее.
В университете он не спускает с нее глаз и при каждом удобном случае умоляет ее о встрече. Но она даже не желает с ним разговаривать. От огорчения он худеет, чахнет, перестает посещать занятия.
Она считает, что он, наконец, все понял, а потом узнает из газет, что он покончил с собой – повесился у себя в общежитии.
Николь топит свое горе в спиртном.
Как-то вечером отец
