только такие легкие случаи, как ваш!
– В смысле, не тиф?
– Я не об этом. Тут можно умереть от чего угодно. А вы посмотрите на свою ногу.
– Да, совершенно здоровая нога.
– Только шов и остался. Через несколько дней сможете танцевать.
– Если бы дело было в одних лишь танцах!
– Доктор говорил вам, что вас выпишут через несколько дней?
– Если бы дело было только в этом!
– А чего же вы боитесь? – спросила милая девушка.
Я приподнялась на кровати.
– Послушайте, – сказала я, – вы уверены, что я поправлюсь? Вы действительно написали то письмо, которое я продиктовала?
Она отложила свое рукоделие.
– Конечно, – ответила она – мне показалось, с некоторым отчуждением, – конечно же!
– Да, я вспомнила, что продиктовала вам письмо к моей подруге Жале.
– Теперь вспомнили?
– Я сначала отрицала, а теперь признаю, теперь я точно знаю, что сделала это. Я знаю, что там в письме… Но вы же видите, – продолжила я, – она всё равно не пришла.
– Может быть, у нее сегодня не было времени?
– Ничего вы не понимаете. Она и завтра не придет.
– Потерпите хоть немного!
– Нет, – сказала я, – ничего вы не понимаете. Тот, кто в этой стране терпит, тот пропал!
Милая девушка склонилась надо мной.
– У вас поднимается температура, вам лучше поспать, – сказала она. Я ничего не ответила, и она вдруг прибавила: – Нельзя бояться эту страну и считать ее виноватой в чем-то. Ни в коем случае!
Борьба со страхом
Я снова сделала ставку не на терпение, я в последний раз сделала ставку на бунт. Врачу пришлось снова резать мою ногу, потому что рана стала гноиться.
– Прошу прощения, будет больно, – сказал он, – но сейчас нет смысла делать наркоз.
– Вы знакомы со старым турком? – спросила я.
– Милая сиделка, державшая мою ногу, бросила на меня быстрый взгляд.
– В такую жару, – сказал врач, – не стоит подвергать сердце лишним испытаниям.
– Ведь это вы лечили девочку по имени Садикка, когда у нее была дизентерия? Вы знаете сестру Садикки? Как вы считаете, она очень больна?
– Вы имеете в виду Жале? Эти турецкие девочки слишком послушны. Она погубит себя, если будет слушаться своего упрямого отца!
– И она это знает…
– Я тут бессилен! Не могу же я похитить ее!
– Нет, – сказала я со злостью, – вы даже не можете сделать так, чтобы Жале навестила меня!
– Подумайте лучше о своем собственном здоровье, – сказал врач.
– Я имею право увидеть ее! – заявила я.
– Разумеется, – дружелюбно сказала сиделка.
Врач ощупал шов.
– Сейчас нужно будет потерпеть, – сказал он.
Я сжала зубы. Он вонзил нож, как мне показалось, в самое чувствительное место.
Потом мне снова наложили перевязку и оставили одну. Рабочие пели, глиняная стена росла невероятно быстро. «Когда они достроят дом, то перестанут петь», – подумала я. Но потом я сообразила, что у нового дома будет всего четыре стены, значит, когда эти стены будут готовы, рабочие, скорее всего, начнут строить рядом еще один дом. «Всё останется по-прежнему», – подумала я.
Со своей кровати я не могла дотянуться до звонка, а кричать я не решалась, хотя тифозный больной из соседней палаты умер прошлой ночью.
Ближе к вечеру, когда стало немного прохладнее, пение за моим окном вдруг стихло. Непривычная тишина оказалась еще более невыносимой.
Жжение в ноге ослабло, я лежала в полудреме на горячей и влажной простыне.
Когда я потянулась за пачкой сигарет и собралась закурить, то подумала, что если я курю, то это значит, что я почти выздоровела. И услышала свой голос, восклицающий: «Я здорова, я здорова…»
Никто не ответил. На лбу выступил пот – кричать в пустоту было тяжело. «Хорошо, что меня никто не слышал, – подумала я, – а то приняли бы за сумасшедшую, ведь обычно люди не кричат, когда одни. Я же не пьяная, я же абсолютно трезва, ведь они мне ничего не давали…» От страха я замерла. Если бы они мне что-то дали, например морфий, то я бы точно не стала кричать, я бы тогда не боялась, о, ничего не боялась, и с удовольствием лежала бы тут одна. Это был бы… я снова начала громко выкрикивать слова, это был бы подарок небес!
Эта мысль заставила меня замолчать. Я слегка потянулась, ощутила смятую простыню под горящей кожей и стала себя уговаривать. «Скоро кто-нибудь придет, – сказала я себе, – меня помоют холодной водой и дадут попить. Потом наступит ночь. Может быть, прохладная ночь…» Я говорила быстро, чтобы не дать шанса сомнениям. У меня за спиной, где вообще-то находилась тонкая стенка, теперь была черная дыра, и в ней был страх.
Потом пришла сиделка.
– К вам гости, – сказала она.
Жале прошла к моей кровати через полумрак маленькой палаты, я приподнялась, схватила ее за руки и прижалась щекой к ее плечу.
Прощание
Я не хотела плакать. Потребовалось время, чтобы совладать с собой.
– Я думала, что ты не придешь, – сказала я, – я была уверена, что ты уже не придешь.
– Прости меня.
– Ведь ты не могла.
– Я хотела прийти сразу, как только получила твое письмо. Но я просто не могла.
– Ничего. Я так счастлива.
– Ты поступила очень неосмотрительно, когда послала мне письмо.
– Я знаю. Я сразу поняла, что это ошибка.
– Это не ошибка, просто неосмотрительность.
– Спасибо, что ты так думаешь.
– Не говори ерунды. Не надо так говорить!
– Но мне было нужно увидеть тебя. Ты же понимаешь, что мне это было необходимо?
– Понимаю, дорогая.
– И вот я вижу тебя, ты здесь…
– Мне ужасно жаль, бедняжка моя, что я заставила тебя ждать.
– …и больше никуда не уйдешь. Теперь мы будем вместе.
Она взяла меня за плечи, немного отстранилась и внимательно посмотрела мне в глаза.
– Да, – сказала она, – теперь я не оставлю тебя одну.
– Сначала тебе нужно поправиться.
– Тебе тоже.
– И тогда…
Она улыбнулась мне.
– Тогда, – сказала она, – тогда никто не причинит нам зла.
– Мы уедем в другую страну.
– В счастливую страну, где мы обе будем дома.
– Знаешь, где это? – спросила я.
– Конечно, – серьезно ответила Жале, – это такая страна, где никто не причинит нам зла!
– Только бы ты поправилась, Жале!
– Не беспокойся из-за меня. Пожалуйста, пожалуйста, не бойся за меня!
– Не бояться?
– Нет, пока я с тобой.
– И ты всегда будешь со мной?
– Я ведь пообещала тебе.
– Пообещала.
– Ты же доверяешь мне? Или ты мне не веришь?
– Ох, с тобой хоть на край света…
Она наклонилась ко мне.
– Мы уже почти на краю, – сказала она.
– Но
