нескоро заметила Жале, и ее вид причинил мне странную, резкую боль: с того момента, когда мы виделись в последний раз, ее болезнь проявилась сильнее.
Музыка на галерее смолкла. Я вдруг стала слышать только голоса людей вокруг.
Жале пошла в мою сторону, как по улице, окруженная другими девушками. Улицей была дорожка между темными кустами; маленькие лампы слабо освещали ее очень бледное, очень накрашенное лицо. Я мерила взглядом расстояние между нами: она была уже близко.
Вызывала ли я в памяти это лицо там, наверху, спросила я себя – но я разговаривала только с ангелом, и как только я вспомнила его тихое присутствие в моей темной палатке, то остро осознала свое ужасное одиночество.
Жале остановилась недалеко от меня, она болтала с девушками, до меня доносился ее мягкий голос. Хотя у меня болела распухшая от инфекции нога, я встала и пошла к Жале.
– Ты вернулась раньше, – сказала она.
– Не ради этого праздника.
Она внимательно посмотрела на меня.
– Не ради тебя, – сказала я тихо, – у меня инфекция, и мне нужен врач. Только поэтому, – прибавила я, будто изо всех сил стараясь отмести любые подозрения.
– А кто отвезет тебя обратно в горы?
– Да, – сказала я, – да, при первой же возможности я вернусь туда.
– Разумеется, – миролюбиво сказала она.
– А у тебя температура… – Я смотрела на ее бледное лицо с красными пятнами болезни на щеках и не узнала свой голос, когда спросила: – Может быть, я останусь здесь? Может быть, я могу что-то сделать для тебя?
– Идем, – сказала она.
Мы поднялись на галерею вдвоем. Я держалась за перила на лестнице.
– Ты же еле ходишь, – сказала Жале, вдруг заметив мою ногу.
– Да, жжет как адский огонь, – сказала я с улыбкой. Мы стояли у балюстрады и смотрели вниз, в сад. Красные лампы качались на едва заметном ночном ветру.
– Становится прохладно, – сказала Жале. Но эта прохлада была лишь каплей в море огня; вокруг сада, над раскаленными от жары крышами продолжала висеть пылающая ядовитая туча.
– Отец больше не разрешает мне видеться с тобой, – сказала вдруг Жале. – Ни с кем не разрешает видеться.
Люди снова начали танцевать, не позволяющие себе лишней близости пары медленно проплывали мимо. Я давно всё понимала, но меня всё равно охватил бесконечный ужас.
– Пожалуйста, не переживай так, – услышала я голос Жале рядом со мной.
Она была уже очень далеко. Мне показалось, что и мы танцуем так же, как остальные, медленно и без надежды пережить эту праздничную ночь.
– Теперь он понимает, что я больна. Он не хочет потерять меня, поэтому ограждает меня от вас. Он очень упрямый.
– А ты не можешь уехать к матери?
Я заметила, что она сдерживает слезы. Она прислонилась спиной к балюстраде, откинулась назад и тяжело дышала, пытаясь совладать со слабостью, лихорадкой и приступом слез.
– Не переживай так, – сказала я.
– Ты ведь была уже так далеко, – ответила она. – Мы же попрощались навсегда!
Я хотела возразить, взять ее за руки, возмутиться.
– Ты только настроишь его против меня, – сказала Жале, так мягко, как будто ей не причиняют никакого зла, как будто нам не причиняют зла. – Он решит, что я обратилась к друзьям за помощью вопреки его воле. Это ранит его гордость. Он будет мстить мне, а тебе это никак не поможет. Мне пора идти.
Я видела ее на лестнице, среди поднимающихся и спускающихся людей, потом в саду, потом нигде.
Виски, лихорадка и поющие рабочие
На следующий день врач только бросил взгляд на мою ногу, которая распухла уже до бедра.
– А чуть раньше нельзя было прийти? – спросил он.
– Это было не так-то просто, – ответила я, – добираться далеко.
– Еще и температура, очень даже приличная.
– Температура – это ерунда.
– Зато совсем не ерунда – резать этот воспаленный ком.
Я знала его манеру общения с пациентами. Я знала английских врачей, работавших в тропических странах.
– Ну что ж, – сказал он, – нечего волноваться. Выпейте-ка для начала крепкого виски. – Он встал и достал с полки бутылку. – Потом я отвезу вас в больницу. – Он налил виски в стакан. – Льда, к сожалению, я вам дать не могу, – сказал он, – ничего не имею против микробов, но всему есть предел. А этот летний лед в Тегеране непременно сведет в могилу человека с таким иммунитетом, как у вас.
Потом мы прошли к его машине. Было непонятно, как ступать на распухшую ногу.
– От вашего бунгало до машины семь верст, – сказала я.
Он взял меня под руку.
– Я знал, что виски творит чудеса, – сказал он, – вы уже совсем не хромаете!
Проснувшись после наркоза, я сказала:
– Всё, что я говорила, неправда. Я хочу, чтобы ко мне пришла Жале.
– Мы уже послали за ней, – сказала сиделка, – и перевязку мы сняли.
– Вы милая девушка, – сказала я, – но не стоит верить всему, что я говорила.
– Конечно, – сказала милая девушка, – мы только сняли перевязку, как вы хотели, и написали письмо, которое вы продиктовали.
– Я не диктовала никаких писем!
– Короткое письмо. А ваша подруга скоро придет навестить вас.
Наступила долгая и жаркая ночь. Я рассматривала свою ногу, лежащую на льняной простыне, ступню, под которую подложили подушку. Нога больше не напоминала распухшее бревно, но была как чужая, хотя я чувствовала, как горит рана.
Рано утром начали петь рабочие. Они строили дом, я видела леса из своего окна. Персидские рабочие строят дом за несколько дней; они кладут кирпичи из влажной, необожженной глины и при этом поют. Мастер поет: «Дай мне кирпич, дай мне полкирпича, а теперь целый, дай мне полкирпича, целый кирпич…» Иногда он прикрикивает на мальчика, который подает кирпичи откуда-то снизу, невидимый для меня: «Ты что, не слышишь, дурак, сукин сын!» Это единственный перерыв. И потом сразу снова начинает петь: «Половину кирпича, а теперь целый».
Спустя несколько часов я начала кричать. Пришла милая сиделка.
– Прошу прощения, – сказала я, – я не могу шевелиться, а не то позвонила бы.
– Не надо так кричать, рядом лежит пациент с тифом.
– Простите…
– Доктор придет только в час. Ему нужно забальзамировать немца.
Я почувствовала тошноту.
– Это всё жара, – сказала девушка.
– Прошу вас, – сказала я, – скажите людям за окном, чтобы они перестали петь!
Она ушла. Рабочие пели до заката. Жале не пришла.
Следующей ночью я начала разговаривать с сиделкой.
– Как вы можете работать на такой жаре? – спросила я.
– Это привычка. Если здоровье в порядке…
– Как вы думаете, я поправлюсь?
Она улыбнулась.
– Вот бы у нас были
