встречала?
— Например?
— Ну… парня. Мужика, точнее, молодого. Высокого такого, белесого. Волосы длинные, до плеч. И что за мода у молодых пошла? И нос такой… длинноватый. Не видала?
Я сжала ручку чашки покрепче и пристально вгляделась в лицо любопытного деда. Может, мне только показалось, что с ним все в порядке и сейчас выяснится, что у него тоже белые глаза, или, может, рога, или еще незнамо что?
Иначе как объяснить, что человек, которого я видела впервые в жизни, сидел напротив меня и описывал мужчину из моих грез?
Глава 13
Василий выглядел совсем обычно — и захочешь придраться, а не к чему. Смуглое лицо, как у человека, много времени проводящего под солнцем, светлые — а может, седые — волосы. Глаза серые, ясные. Проницательные глаза.
Несмотря на то, что никакой агрессии Василий не выказывал, я осмотрелась по углам, надеясь не увидеть там охотничьего ружья или чего-то вроде того. Углы были удручающе пусты, обстановка в доме вообще была излишне спартанской. Стол, пара стульев, крохотный кухонный уголок да аккуратно заправленный диван у стены.
Для себя я решила, что не стану выяснять, каким образом Василий проник в мои видения. Нужно было просто встать и, не мешкая, уйти — при сложившихся обстоятельствах это представлялось лучшим выходом.
А потом бежать, бежать, бежать…
— Не дергайся, — каким-то даже скучающим тоном сказал дед.
И это при том, что я ничего не успела сделать. Только подумала о побеге.
Я внутренне сжалась, ощущая, как от хозяина казавшегося таким безопасным дома исходят волны угрозы. Он ничего не делал. Просто сидел и смотрел в одну точку на стене справа от меня. Там висела икона, это я сразу заметила, когда только вошла. Потому что больше зацепиться взгляду в доме с голыми стенами было не за что.
Василий молчал и чувствовалось, что это молчание не доставляет ему никакого дискомфорта. Может, он собирался с мыслями. Я не знала, что это были за мысли, только надеялась, что в них не было меня.
Если бы Василий вдруг вскочил и заломил мне руки за спину, я и то чувствовала бы себя комфортнее.
— Сбежать хотите, Валерия, — наконец заговорил Василий. На меня он по-прежнему не смотрел, а я так сжала руками колени, что заболели пальцы.
Я могу уйти, твердила я себе. Уйти прямо сейчас. Подняться с неудобного стула, дойти до двери и выйти наружу.
Но я продолжала сидеть на месте.
— Так-то решение верное, — Василий перевел взгляд на меня, и глаза его сверкнули. Нехорошо сверкнули. — Но по совести, остаться бы тебе.
Меня затошнило от беспокойства, которое словно сдавливало меня со всех сторон в этом неприметном доме. Я понимала, что Василий ожидает от меня вопросов и уточнений вроде того, почему я должна остаться и при чем тут совесть.
Но я не желала ввязываться в беседы, которые могли бы заставить меня отложить отъезд из места, где обычного человека — ну хотя бы без видимых странностей — днем с огнем не сыщешь. Кроме Ивана, работавшего в придорожном кафе, ничем непримечательных (в хорошем смысле) людей я и вспомнить не смогла.
Зато Василий явно горел желанием поведать мне, почему это я должна задержаться. Немного выждав для приличия — а вдруг бы я все-таки что-то сказала? — старик с молодыми ясными глазами заговорил сам.
— Беда у нас тут давняя. Жила тут девка одна. Красивая, все при ней. Но глупая, молодая потому что. Сгинула она, Бэлла-то.
Тут в моей голове перестало складываться хоть что-то связное. Чтобы не чувствовать себя Алисой, попавшей в Зазеркалье, где ежеминутно творится что-то нелогичное, я осмелилась задать Василию вопрос.
— Что значит «сгинула»? Я ее видела вот только что, я же говорила. Выглядит она, конечно, не очень, но уж точно никуда не сгинула.
— Дослушай, — сказал Василий. В его голосе звучали металлические нотки, и я вспомнила, что когда-то с такими же интонациями говорил мой отец. Дослужившийся, кстати, до подполковника полиции.
Вспомнив про отца, я закусила губу, как всегда делала в детстве в его присутствии. Он, отец, давно ушел, но воспоминания о нем все еще причиняли мне боль.
Василий не заметил моих душевных метаний и просто продолжил свою историю.
… Пятнадцать лет назад Агарт был совсем другим. Людей было гораздо больше (Василий сказал, раз в десять больше, но я не очень поверила), сельчане устраивали шумные праздники, а на деревенских улицах никогда не было пусто — кричали дети, смеялась молодежь, перекрикивались из-за заборов соседи.
Детей в Агарте всегда было много. Семьи здесь были крепкие, почти в каждом доме было по трое-четверо детей. А у кого-то еще больше. И только в одном доме жила одинокая мать с единственным ребенком. Девочкой.
Жили они на окраине села, в доме с ярко-оранжевой крышей.
Мать, носившая простое имя Мария, назвала дочку весьма вычурно для здешних краев — Бэллой. Вся деревня звала девчонку, разумеется, Белкой.
И девочке очень шло это имя — волосы у нее были белые и не потемнели даже с возрастом. Мария очень гордилась этой особенностью дочки и всячески ее подчеркивала — маленькая Белка ходила в белоснежных гольфах и с белыми бантами. Когда девочка подросла, гольфы с бантами заменили белые колготки и заколочки. И только белые платья оставались на Бэлле в любом возрасте. Безукоризненно чистые и тщательно отутюженные.
Мать Бэллы не жалела времени и сил, стирая белые вещи на руках и разглаживая заломы на капризных мнущихся тканях. Ни стиральной машинки, на парогенератора у Марии не было.
Никто не знал, кто был отцом Бэллы. Мужчин рядом с Марией не наблюдалось, а сама она избегала говорить о человеке, от которого родила дочь. Дело, в общем-то обычное — не всегда дети рождаются в браке. В Агарте посудачили о возможном отце Машиной дочки да забыли. Все равно никто из местных парней или мужчин не годился на эту роль.
Люди так рассуждали: Мария темненькая, приземистая и отнюдь не красавица. Следовательно, отец Белки, похожей на принцессу из мультика, определенно должен быть хорош собой чрезвычайно. А таких красавчиков в Агарте отродясь не водилось.
Марию в селе побаивались за крутой нрав и, как говаривали местные жители, дурной глаз. Боевая женщина не давала себя в обиду, и если кто ей намекал, что родила она дочку неизвестно от кого и потому она такая получилась — за словом Мария в карман не лезла. А у обидчика, высказавшего неприятные мысли, непременно случались хотя
