промахов, допущенных на Всемирной экономической конференции в Лондоне, оставил все свои министерские посты. «Политика обуздания» потерпела полный крах, как минимум на национальном уровне. 27 июня приняла решение о самороспуске Немецкая государственная партия (бывшая Немецкая демократическая), чьи места в прусском ландтаге были аннулированы, потому что на последних выборах ее кандидаты избирались по объединенным спискам с кандидатами СДПГ. Спустя 24 часа об этом же заявила Немецкая народная партия.
Теперь министр пропаганды Геббельс без всяких церемоний потребовал и от партии Центра «закрыть лавочку». Собственно, партия немецких католиков еще до парафирования конкордата, который помогал готовить в Риме бывший лидер Центра прелат Каас, должна была смиренно сделать выводы из согласия Ватикана на требование Гитлера запретить духовенству всякую партийно-политическую деятельность. В обмен на туманные гарантии сохранения церковных учреждений Ватикан отказался от политического католицизма (представители духовенства традиционно занимали многие руководящие посты и в партии Центра, и в Баварской народной партии). Баварская народная партия, в рядах которой политическая полиция Гиммлера в конце июня стала производить массовые аресты, невзирая на продолжающиеся переговоры о конкордате, самораспустилась 4 июля. Через день за ней последовала партия Центра — последняя. Конкордат,’еще не успев вступить в силу, уже принес свои плоды — и горькие, и сладкие: разочарование руководства католических партий в политике Ватикана сопровождалось мощным подъемом популярности режима в церковной среде и повышением его престижа за рубежом.
Сам Гитлер, казалось, был поражен столь мирной кончиной многопартийного государства. «Мы постепенно завершаем строительство тотального государства», — прокомментировал он события последних дней на совещании со штатгальтерами 6 июля[104]. Теперь, по мнению канцлера, следовало закрепить достигнутое положение дел законодательно: «Любая попытка изменить его, например путем воскрешения многопартийности, должна рассматриваться нами как атака на самую сущность нынешнего государства и трактоваться как государственная измена». Впрочем, «возможность подобной контратаки» была невелика. «От членов исчезнувших партий не следует ожидать особенной активности», — реалистично оценил ситуацию Гитлер.
И все-таки уже на следующем заседании кабинета, 14 июля, был представлен «Закон против образования партий». В точности повторяя сказанное фюрером, он грозил покарать как «изменника родины и государства» любого, кто предпримет попытку сохранить или заново воссоздать какую-либо партию. Однако, как заметил министр юстиции, в проекте не были прописаны конкретные санкции. Кроме того, Гюртнер сомневался, что «текущий момент является психологически верным для принятия такого закона». На Гитлера подобные аргументы не произвели впечатления, и закон приняли, поручив Фрику и Гюртнеру доработать его в части санкций. В окончательной редакции речь шла о заключении в каторжную или обычную тюрьму на срок до трех лет.
Хотя у общественности должно было сложиться впечатление об эффективности и деловитости правительства, на одном заседании которого на повестке дня стояло 43 вопроса и обсуждалось не менее 38 законов (в том числе имевшие весьма серьезные последствия, как, например, «Закон о предотвращении наследственных заболеваний у потомства»), усиливалась тенденция, приведшая в конце концов к полному расстройству нормальной правительственной деятельности: совещания кабинета министров, весной 1933 г. проходившие в среднем дважды в неделю, резко сократились, диктаторски изъявляемая «воля фюрера» заменила коллегиальное обсуждение, и все чаще проекты законов ложились на стол в кабинете министров только для того, чтобы спешно быть принятыми. Согласование компетенций, если таковое вообще проводилось, окончательно переносилось в буйные дебри конкурирующих инстанций. «Государство фюрера» начало приобретать зримые очертания. Его символом стало также приветствие «Хайль Гитлер!», которое Фрик вменил в обязанность всем государственным служащим: «С тех пор как многопартийное государство в Германии упразднено и весь государственный аппарат Германского рейха находится в ведении рейхсканцлера Адольфа Гитлера, представляется уместным употреблять введенное им в практику приветствие повсеместно, как общенемецкое. Тем самым мы ясно продемонстрируем остальному миру тесную связь всего немецкого народа со своим фюрером. Чиновничество и в этом должно идти в авангарде немецкого народа»[105].
На уровне правительства, парламента и партий процесс монополизации власти национал-социалистами в июле 1933 г. можно было считать завершенным. Не прошло и пяти месяцев, как нацистское движение полностью изменило всю систему политических отношений. Но конституционный облик Третьего рейха еще не приобрел характера бесспорной диктатуры фюрера. Многие вопросы оставались открытыми, в том числе вопрос о статусе НСДАП в государстве Гитлера. Ни построение однопартийного государства, ни обнародованный 1 декабря 1933 г. «Закон об обеспечении единства партии и государства» ясности не внесли. Хотя закон возвел НСДАП в ранг «носителя германской государственной идеи», он все же не закрепил за ней автономного положения во власти на равных с государственным аппаратом. Разрешение конфликтов между партийной и государственной бюрократией оставалось прерогативой фюрера, и постепенно стало очевидно, что его право на вмешательство в любой момент и принятие окончательного решения составляет один из основных принципов «государства фюрера» гитлеровского образца.
Пышные массовые мероприятия, вроде «партийного съезда победы» в начале сентября в Нюрнберге, не могли надолго скрыть тот факт, что после завершения политического формирования Третьего рейха для рядовых партийцев, особенно для штурмовиков, не осталось реального дела. Уже летом 1933 г. об этом заговорили в рядах движения, как признал на встрече со штатгальтерами Гитлер. Он настоятельно предупреждал, что «революцию» не следует рассматривать как «длительное состояние». Непомерные амбиции мелких партийных вождей и предводителей штурмовых отрядов были особенно пагубны для экономики и государственного управления, где они грозили отбить у специалистов желание работать и добиваться новых успехов, столь необходимое для преодоления кризиса. «В экономике главным может быть только умение», — гласила опубликованная квинтэссенция мыслей фюрера на этот счет. Те силы внутри движения, которые настаивали на дальнейших преобразованиях, Гитлер старался переориентировать на задачу внедрения «национал-социалистической государственной идеи» в сознание общества: «За завоеванием внешней власти должно последовать внутреннее воспитание человека»[106].
Таким образом, фюрер подтверждал тоталитарные притязания своего Движения, но при этом не забывал о тактической необходимости. Гитлер знал: общественную жизнь Германии невозможно изменить так же быстро и радикально, как ее политическую конституцию, не поставив под угрозу достигнутые успехи. Политическая монополия еще не влекла за собой общественной гегемонии, несмотря на то что национал-социалистам, действовавшим энергично и беззастенчиво, уже удалось на удивление основательно поколебать самые фундаментальные убеждения и поведенческие стереотипы как буржуазии, так и рабочего класса. Не устраивающие их традиционные устои общества и духовные течения было не так просто запретить, как партии и профсоюзы, однако, применяя должным образом государственную власть, можно было создать атмосферу неуверенности и страха, которая позволила бы регламентировать и духовную жизнь.
Пожалуй, самый эффектный пример представляло сожжение книг 10 мая 1933 г.[107] Вечером этого дня активисты «Немецкого студенчества» и Национал-социалистического студенческого союза при поддержке некоторых профессоров соорудили костры на
