ропот,
Справа бабочки летают, мягко крыльями шурша.
…Свет свечи на занавеске:
То ли тени, то ли фрески.
Непросохший серый слепок проступающей зари,
Будто глина в пальцах нервных.
Или вспышки спичек серных
Заколоченную память освещают изнутри…
Берег
Так в руинах бросали Трою,
На ветра с четырёх сторон.
Этот берег оставлен мною,
Под литавры и ропот волн.
Шумно, празднично. Вот и ладно.
Разгуляйся, душа, умри.
Так красиво горит, так жадно
Погребальный костёр зари.
Пусть пылает. А что сгорело…
Рыжей пеной забрызган плёс.
Будто амфора, опустело
Тело, полное диких грез.
Всё забудется: запах груши,
Липы, лавочки в два ряда.
Отлетают от тела души,
И не знает никто – куда.
Кисть янтарного винограда,
Шелест паруса за спиной,
Плач дриады, огонь заката…
Всё забудется. Так и надо:
Этот берег оставлен мной.
Пламя осени
Тусклым пламенем озарится
Лоно гиперборейских вод.
Осень, дикая кентаврица,
Рыжей гривой своей трясёт.
Чистым золотом листопада
Платит лучникам Аполлон.
Злая маленькая наяда
Аполлона взяла в полон!
Знойный ветер спешит напиться
Из ручья ледяной воды.
Осень, рыжая кентаврица,
Заметает свои следы.
И пока не погасло пламя,
И пока не иссяк родник,
Кружат во́роны над холмами
И летит лебединый клик.
Искры, дым, облака, туманы.
Но поэты давным-давно
Разучились слагать пеаны —
Сквернословят и пьют вино.
Феб разгневан. И нет спасенья
От его раскалённых стрел!
Лист берёзовый, лист осенний
В заходящих лучах сгорел…
Идиллия с белой коровой
Тысячеглазый Аргус.
Царственный месяц август.
С боталом по лугам бродит бедняжка Ио.
Джинсы, махровый свитер.
Старый кобель Юпитер.
Черная кошка-ночь ласкова и ленива.
Дальний растаял гром.
Баба стучит ведром.
У олимпийцев сплин после ночной попойки.
Сонно пропел петух.
Сонный, как бог, пастух
Длинным, как жизнь, кнутом гонит корову к дойке.
Сжалься, Юнона-мать!
Некуда мне бежать,
Все корабли ушли, все сторожа при деле:
Байки плетёт Гермес,
Пчёлы жужжат окрест…
Аргус глаза закрыл – все ему надоели!
Лорелея (идиллия)
1
Лишь в небесах погаснет вечер,
и догорят в костёле свечи —
над гладью вод, при свете звёзд
сестра угрюмого Борея,
сирена Рейна, Лорелея,
играет золотом волос.
Зефиры сонного залива
листают летопись лениво.
Там что-то слышится? Ветров
тысячелетние напевы?
Или прекрасной юной девы
печальный и тревожный зов?
Ты долго странствовал по свету.
Но где ты слышал песню эту?
В садах Элизия? Во сне?
А, впрочем, всё теперь неважно:
Судьба, как парусник бумажный,
покорна ветру и волне.
А голос ближе. Выше скалы.
Дай отдыха душе усталой!
С гор надвигается гроза.
Вот чайка медленно взлетела.
На отмели осталось тело
и порванные паруса.
2
По плитам старого погоста,
где каменного замка остов,
столетья ливнями прошли.
И крыша ржавая промокла.
И витражей цветные стёкла,
как розы в парке, отцвели.
И только эхо. Хлама ворох.
Дыханье ветра. Веток шорох.
Шуршанье выцветших страниц —
сюжет печальной старой сказки.
И на холсте подтёки краски.
И окрики летящих птиц.
Как пара крыльев – дрогнут руки.
Но в пустоте увязли звуки:
ручья журчанье, скрип ворот.
Туман. И жёлтая аллея.
И мраморная Лорелея —
сирена северных широт.
Философские камни
«Научимся ли жить и веровать в рассвет…»
Научимся ли жить и веровать в рассвет?
Превозмогая боль, отчаянье и страх —
так учатся ходить на сломанных ногах,
у смерти сторговав ещё десяток лет.
Так пробуют летать. Во сне. А наяву
стараются забыть про небо и смириться:
то чинишь старый плащ, разодранный по шву,
то кормишь из руки озябшую синицу…
Все по уши в делах. И каждый о своём.
Про то, что денег нет. Про аспирин и клизму.
Побитых учит жизнь простому оптимизму:
у мёртвых не болит, а стало быть – живём.
А стало быть, живи и веруй – заживёт.
На то она и жизнь – то штопает, то ранит.
Ещё придёт весна. Ещё растает лёд.
Вернутся журавли. И солнце утром встанет!
«А смерти – нет. Материя чудит…»
А смерти – нет. Материя чудит,
шутя меняя образы и лица.
Пускай душа напрасно не болит,
с ней ничего худого не случится.
Когда-нибудь придёт и мой черёд
(когда и где – пока никто не знает).
Но, если диалектика не врёт,
материя – она не исчезает!
Откроются иные рубежи.
Прошитое то крестиком, то гладью,
цветное полотно моей души
я завещаю радугам на платья.
«Будто кто обокрал. Будто предал неведомый кто-то…»
Будто кто обокрал. Будто предал неведомый кто-то.
И томится душа, будто жаль неизвестно чего.
Оглянись на ходу: вслед глядят желтоватые окна.
Или в спешке, как ключ, забываешь себя самого?
Жизнь, как жёсткий вагон. На ближайшем сойди полустанке,
чтоб
