одеяла. И продолжает говорить.
— Ты всегда с трудом приспосабливалась к переменам, будь то к лучшему или к худшему. А за последние три года много чего изменилось. — Мама делает вдох. — Неужели ты не понимаешь, что нынешняя перемена — к лучшему? Неужели не видишь, что я люблю его?
Я вскидываю взгляд и смотрю маме в глаза, на ее лицо, такое серьезное, но полное надежды, и не выдерживаю:
— Неужели ты не видишь, что мы в опасности?
Мама медленно улыбается.
— Ты заработаешь язву к одиннадцати годам с такой мнительностью.
— На карантинном острове должны жить только те, кто болеет. Здесь небезопасно.
— Некоторые люди из персонала Норт-Бразера живут здесь десяток лет, а то и дольше, — и ничего, живехоньки, как я погляжу, — возражает мне мама. — Если бы ты поехала со мной на экскурсию по острову, то узнала бы об этом.
Я хмурюсь и уже раскрываю рот, чтобы напомнить ей, что вообще-то она меня на эту экскурсию не пригласила, но мама не дает мне вставить и слова.
— Волноваться не о чем. Алвин принимает все меры предосторожности. Он учился в престижном заведении в Германии, а ты же понимаешь, что немцы давным-давно обогнали нас в изучении медицины?
Я закатываю глаза.
— Алвин стал превосходным специалистом в своей области еще до иммиграции в Америку. Так что я нисколько не сомневаюсь, что больница Риверсайд — это пример стерильности и передовых методов лечения, даже с нехваткой персонала, как он говорит. А тем более если сравнить эту больницу с теми заведениями, в которых я ухаживала за пациентами, где летом людей размещали на крыше, а зимой укладывали по шестеро на одну койку. Когда Алвин сегодня сказал, что больница переполнена… — Мама запинается и качает головой.
— Есть и другие опасности, — говорю я, бросая взгляд на закрытое окно. — Это место опасно не только из-за болезней.
Мама опускает голову, очевидно пытаясь сдержать усмешку.
— Из-за чего же тогда?
— Вчера ночью я видела доктора Блэкрика вместе с полицейскими.
К моему облегчению, мама уже не выглядит такой веселой.
— Где? Здесь?
Я киваю.
— Под моим окном. Было очень поздно. Они спорили о пропавших медсестрах. Доктор Блэкрик выглядел… сердитым. Он кричал.
Я говорю тихо. Осторожно выбираю слова. Мне хочется, чтобы мама пришла в ужас. Чтобы заявила, что пойдет требовать ответов, и если они ее не устроят, то мы соберем вещи и уедем отсюда.
Мне хочется, чтобы хоть раз, хоть один раз ей было так же страшно, как и мне.
Но вместо этого мама всего-навсего изумляется.
— Так вот в чем дело. — Ухмылка, которую она пыталась сдержать, расплывается на ее лице. — Ты думаешь, что Алвин имеет отношение к этим исчезновениям! — Мама смеется. Она действительно смеется надо мной. — Пресвятая Дева Мария, моя дочь так витает в облаках, что еще немного — и навсегда застрянет на небесах!
Я сощуриваюсь.
— А что тогда случилось? Где эти пропавшие женщины?
Теперь мама поджимает губы.
— Эсси, мы здесь меньше двух суток. Хочешь, чтобы я совала нос в каждый угол? Этим ты целый день занималась? Разнюхивала всё, как Беатрис?
— Беатрис не разнюхивает! — вступаюсь я за подругу. Хотя, конечно, именно это она и делает.
— Всё, довольно, — говорит мама. — Не желаю больше об этом слышать.
— Тебя не волнует, что с нами будет, — насупившись, говорю я. — И до этих несчастных женщин тебе совсем дела нет.
— Конечно есть, — отвечает мама, тоже нахмурившись, и я вижу, что она старается держать себя в руках. — И знаешь, кому еще есть до этого дело? Твоему отчиму. Я и не подозревала, что полиция приезжала сюда, но Алвин рассказал мне утром, что задержался вчера как раз из-за встречи с полицейскими. Он сам их пригласил. Человек, который замышляет что-то недоброе, вряд ли бы повел себя так, согласна?
Да, мама, судя по всему, не читала детективные романы, как Беатрис. Братья Мёрфи доставали их из уличных мусорных баков и, проглотив сначала сами, отдавали сестре. И Беатрис, даже вопреки моему желанию, пересказывала мне сюжеты во всех красках, не упуская ни одной гнусной подробности. Так что уж я-то знаю. Человек, который замышляет что-то недоброе, совершенно точно попросил бы полицию расследовать исчезновение этих женщин. Моя подруга назвала бы это «безупречным прикрытием».
Но, взглянув на мамино лицо, я сразу понимаю, что лучше не делиться с ней моими подозрениями. Она не признает, что переезд сюда был плохим решением. Мама слишком упряма.
Это наводит меня на мысль о другом человеке, с такими же взглядами.
Мне нужно увидеть Мэри Маллон.
Я не хочу спешить с выводами. Беатрис бы сказала, что хороший сыщик сначала собирает улики. Но после знакомства с отчимом, после того как я вблизи увидела его холодный взгляд, у меня не осталось сомнений: он похож на того, кто может совершить злодеяние. Легко заподозрить, что он как-то причастен к исчезновению медсестер. Может, он их напугал? Причинил им… боль? Перед глазами у меня возникает его жуткая трость с набалдашником в виде ворона. Я вспоминаю страх, который испытала, сидя рядом с ним.
И судя по завуалированному предостережению Мэри и настойчивой просьбе доктора Блэкрика избегать общения с ней, ясно одно: эта женщина что-то знает, а отчим не хочет, чтобы она поделилась со мной. Если мне хватит духу снова заговорить с Мэри — только, разумеется, с безопасного расстояния, — может, я и вытяну из нее соображения о случившемся. Может, тогда получится доказать маме, что мы в беде.
— Ложись-ка спать, — говорит мама. — А завтра пройдись по окрестностям. Твои учебники привезут на неделе, и времени на прогулки уже не будет.
— Учебники? Здесь же нет школы.
— Нет, — кивает мама. — Пока что фрейлейн Гретхен будет с тобой заниматься. Мы разместили объявление о поиске гувернантки, но… видишь ли, Алвин сомневается, что мы быстро найдем кого-нибудь подходящего. А у Гретхен есть немного опыта преподавания, и она согласилась помочь.
Я просто в ужасе от этой новости.
— Но она же немка!
Мама снова хмурится.
— А это какое вообще имеет значение?
— А вдруг она не знает, как правильно говорить?
— Что за глупости! Ее английский безупречен, — раздраженным тоном отвечает мама. Затем лукаво улыбается. — К счастью для тебя, язык арифметики един для всех.
— Да я лучше вернусь в школу святого Джерома, и пусть монашки лупят меня линейкой по ладоням!
— Не дерзи.
— А почему со мной не можешь заниматься ты? — спрашиваю я.
— Я… я не могу. Мне будет некогда.
Услышав ее тон, я вспоминаю разговор за ужином. Вроде она спрашивала, можно ли помогать в Риверсайде? Но запаниковать и
