расхохотался. — Или мало икры, стерлядей они в область перевозили?! Вот погоди, от удара очухаются и в атаку пойдут. В обороне тебе быть придется.
Бобров повел плечами, как бы заранее стряхивая ненужный груз.
— Ты это оставь, Степан Матвеевич, — возразил он, переступая с ноги на ногу. — Они тут, конечно, в клубок сплелись. И кумовство повальное, порука. Но не те времена, чтобы правду кривдой можно было прикрыть.
Степан Матвеевич усмехнулся с горчинкой.
— Жить честно, по-совести не повелишь. Кривду словами клеймят, а от слов отвернуться легко, или глухим прикинуться. Ухо, ноздрю за это не рвут, железом каленым не прижигают… Схлопочут по выговору в лучшем случае, а через годик отмоются.
— Я в райком пойду, — сказал Бобров.
— А то ты там раньше не был!
— Тогда был другой секретарь.
— Сходи, сходи, Александр Константинович! Записку покажи, вспомни, как Глушаков на тебя с ружьем налетал.
— Откуда знаешь?
— Рассказывали…
Бобров отвернулся, задумался.
— Глушаков уже по инстанциям бегает, собирает, как говорится, в пожарном порядке бумаги на стройматериалы. Боится за свой особняк. Но люди-то знают, как, откуда и что бралось! В леспромхозе своя пилорама…
Расставшись со Степаном Матвеевичем, Старший Ондатр пошел дальше по самой длинной улице Медвежьего Мыса. Вспомнилось, как два года тому назад Глушаков налетел на него с ружьем у костра на охоте. Сидор Иванович крепко выпивши был, всячески стал поносить Боброва. Старший Ондатр одернул его: если не прекратишь, мол, поставлю на уши. Тут Глушаков и схватил ружье, озверел. Бобров живо вспомнил, чему учили его в десантных войсках, выбил из рук Глушакова оружие, а самого его бросил на землю, как куль с мякиной. Сразу пришел в доброе расположение духа Сидор Иванович, просил чуть не слезно никому ничего не рассказывать… Бобров-то молчал, а сами они — был там Смагин еще — проболтались. Глушаков, поди, где-нибудь в пьяном застолье и хвастался, что, мол, прикончить хотел Боброва, да сжалился…
Мог Сидор Иванович «утку» пустить, с него станется.
Бобров вышел по улице прямо к Оби. Противоположного берега, отдаленного здесь километра на два, почти не было видно: все застилала хмарь. Дождь из бусинца перерос в крупный, струистый. Капли ударялись гулко в поднятый капюшон. Однообразный их шум приятен.
На пристани толпились люди: скоро должен был подойти пароход «Омск», на котором давно ходил капитаном приятель Боброва. «Омск» нынче отрабатывал последнюю навигацию. На памяти Александра Константиновича списали уже несколько пароходов — и бывших купеческих, и выстроенных за рубежом, и современных отечественных. Бобров не ходил на них ни матросом, ни штурманом, ни рулевым, но ему было жаль, когда с линии снимали отслужившие свой срок суда. С них убирали машины, сдирали все ценное, а корпус, надстройки, выброшенные на отмель, опрокидывались течением, замывались песком, илом. Постепенно они сгнивали, заглушаемые тальниковыми зарослями…
Пароходы, подходящие к пристани, давно отвыкли подавать гудки: это им запрещалось, как церквам звонить в колокола. «Омск» подвалил к дебаркадеру молча, с какой-то особой медлительностью. Загремела якорная цепь, донеслись слова команды с капитанского мостика. Бобров посмотрел туда, в надежде увидеть знакомого капитана, но на мостике был другой человек.
По трапу сходили приехавшие. И Бобров вдруг увидел Глушакова, выносившего ящик пива. Он прижимал ящик к своему «глобусу», подняв жирный подбородок. На сытом, полном лице Сидора Ивановича выступила краснота — даже издали было заметно. Дышал он одышливо, округло открытым ртом.
«Это он где-то на ближайшей пристани сел, — подумал о нем Бобров, наблюдая за Глушаковым со стороны. — Вчера его видели здесь. Отпыхивается, видать, накачался уже пивком!»
И Боброву самому захотелось нестерпимо прохладного «Жигулевского».
К буфету на пароход повалила толпа. Последним вошел Бобров и спросил у вахтенного матроса о капитане. Матрос ответил, что их командир заболел, лежит в Новосибирске в больнице после операции на желудке. Александр Константинович посожалел и повернул назад. Вздумал обойти здание речного вокзала. Тут на глаза опять попался ему Глушаков. Сидор Иванович стоял с Никой Фролкиным возле машины. Оба смотрели на ящик с пивом, потом быстро и враз нагнулись, подхватили бутылки, поместили в голубой фролкинский «газик», сели и покатили.
«Фокус! — про себя изумился Старший Ондатр. — Что ж это получается, едрит твою в сантиметр? На днях Ника участвовал в задержании Сидора Ивановича на браконьерской тропе, а теперь с Глушаковым пиво распивать едет! Вот еще лишний факт, что Ника — потатчик «мошенникам».
Боброву припомнилось: нередко Ника угощал его сырокопченой колбасой, паштетами из свиной и гусиной печенки — импортными. Поначалу недоумевал: откуда такие деликатесы у Ники? Потом только понял: да с базы леспромхозовского орса! Своих магазинов леспромхоз еще не имел, но, едва начались строгости, запреты на то, чтобы напрямую с баз ничего не продавать, Глушаков приложил старание и маленький магазинчик открыл. Теперь все дефицитные товары с леспромхозовской базы перебрасывали туда, а уж там, в магазине, взять их было легко и с «черного» и с «белого» хода. Уносили дубленки, мохер, сапоги. И все было шито-крыто, рублем бито. А частенько и не оплачивалось. На них писали. Писали, что сам Глушаков и начальники участков, не расплачиваясь, уносили из магазина ящиками масло, колбасу, тушенку. На жалобы выезжали комиссии, контролеры, но результаты ревизий как-то стушевывались, покрывались туманом. Заведенный Глушаковым «порядок» держался устойчиво: Сидор Иванович умел прятать в снег или воду чадящие головешки. Уверен был: пошумят, побунтуют рабочие, да и мало-помалу стихнут.
Бунтари действительно утихомиривались. Чтобы не тратить нервы попусту, многие из них увольнялись, уезжали. Боброву часто думалось, что Сидора Ивановича давно бы пора с треском снять с директоров. А он все сидел в кресле, слыл уважаемым даже. План леспромхоз вытягивал, и этого, видно, было достаточно, чтобы считать Глушакова «руководителем на уровне».
Все эти думки промелькнули сейчас в голове Боброва. Интересно бы знать, о чем будут толковать за пивом Ника и Глушаков? Уж по его-то костям покатаются! Если б могли — спихнули бы с яра. Но не лыком он шит. А если и лыком, то крепким. Размочалишь, да не порвешь…
На обратном пути Александр Константинович встретил Павлуху Сандаева. Выяснилось, что Павлуха к нему заходил и не застал.
— Фролкин послал за тобой.
— Где ты видел его?
— На машине попался.
— Один?
— С Глушаковым.
— Ясно. Так что?
— Низкодубов стружку снимал с Ники по телефону за кражу со взломом на «Гарпуне».
— Ну, дальше?
— Ника сказал, чтобы к дальнему рейсу готовились. Возможно, появится здесь Низкодубов или его заместитель Быркова.
— Да, есть в управе такая… В рейд пойдем поутру…
Бобров, шагая к дому в набрякшем от влаги
