шаги по лестнице. Открылась дверь. Вошли грабители: двое молодых парней. Один из них быстро взглянул на Дмитрия Константиновича. Тот еле стоял у окна.
Парни, не обращая на него внимания, взяли стол и вынесли его вместе с чайной посудой. Дмитрий Константинович почти в той же позе остался у окна.
Когда Надя вернулась со знакомым врачом, отец был уже мёртв. Он лежал точно на том месте, где стоял вынесенный стол.
15
— Я не могу здесь больше жить! — этот крик на русском языке Игорь услышал днём, посреди грохота и воя Бродвея.
Кричала женщина, в полузабытьи, истерически, её длинные русые волосы разметались — рядом стоял толстый мужчина, видимо её муж, и довольно равнодушно её слушал. Было видно, что ему здесь более или менее нравилось.
Игорь уже привык к подобным и другим картинам. Цель его была тут, на углу, — встретить Андрея и повести его на Сорок вторую улицу, которую последний толком так и не знал до сих пор. Сорок вторая улица — по крайней мере внешне — считалась самой разнузданной в Нью-Йорке. По одну сторону — сплошная порнография: фильмы и прочее, прочее. По другую сторону — фильмы ужасов без прочего, прочего. Друзья решили заглянуть именно в эту сторону.
Андрей появился чуть-чуть весёлый.
— Ну, двинулись, — заявил он.
— Что-то тебя будущие ужасы так веселят, — недоверчиво проговорил Игорь. — Я не так уж люблю эти страсти. Ну уж ладно, тебя сведу.
Сорок вторая опять поразила Андрея своим динамизмом. Потоки автомобилей, людей, крутящиеся рекламы, крик — всё это с утра, днём. Прохожие на тротуарах пребывали всё время в какой-то ажитации; из порнографических закоулков выскакивали потные люди, во всю мощь шла торговля: соки и сосиски мгновенно поглощались. Но были и какие-то худые выжидающие типы, видно, совсем без денег. Реклама орала так победоносно, что, казалось, рёв машин превращался в её рёв. Мелькали и дети…
Игорь с Андреем купили билеты на какой-то ультрасовременный кошмар. Кинотеатров по бокам было много, но все маленькие; тёмный зал казался ещё меньше и ýже, чем был. Андрея удивило, что в самом зале, у входа, появились двое, как всегда, сверхвооружённых полицейских. Потом они исчезли. Но, прежде чем начался фильм, у Андрея опять возникло ощущение ловушки: зал незаметно, словно входили тени, заполнился, однако, вполне осязаемыми, но странными молодыми людьми. Они были наполнены какой-то тёмной энергией, некоторые покачивались — и Андрей не знал совершенно, чего от них можно ожидать. Он сталкивался — в далёком прошлом — с хулиганами и даже бандитами, но понимал их психологию. С ними можно было вступить в контакт, даже смягчить их, зная их в душе. Но здесь не могло быть никакого контакта, и это было самое страшное. Поэтому, если произойдёт нападение — на улице или здесь, — оно будет неотвратимым, безжалостным и внезапным.
Рядом с ним сел, например, человек, понять которого, казалось, не было никакой возможности. По понятиям Андрея, он вёл себя угрожающе, но, как потом объяснил все тонкости Игорь, намерения у соседа были совершенно нейтральные. И наоборот, женщина, сидящая сзади, могла в любой момент закричать, призывая к атаке. Они сидели в середине зала, и вокруг них были эти люди — разных цветов кожи, и, как чувствовал Андрей, они находились в каком-то непонятном напряжении. Было явно также, что некоторые из них вооружены.
Из-за непривычной кинотеатральной атмосферы Андрей не мог отдать должное фильму, и он не понимал, то ли он смотрит на то, что происходит в зале, то ли фильм ужасов. Тем более вдруг поднялись клубы дыма — курили марихуану или, возможно, что-то покрепче из наркотиков. Замысловато-синий дымок висел в зале, как тучка.
В общем, ужас фильма ужасов как-то стушевался по сравнению с тем, что происходило в зале. Правда, на экране непрерывно пожирали людей — какие-то мутанты от животного мира, черви и так далее. Медленное пожирание живых людей со всеми деталями и было темою фильма, технически блестящего. Но мешал насладиться фильмом непривычный страх за себя наяву. Игорь же был более спокоен. Андрей еле дождался конца фильма: он был в кино в первый раз и не совсем понимал некоторые нюансы того, что творилось в зале, — из-за непонятности трудно было сдержать воображение. К счастью, опять появились вооружённые полицейские, фильм кончился тотальным пожиранием всех и вся, встали и странные люди и, пошатываясь, а некоторые приплясывая в угаре своей энергии, поспешили на улицу…
— Ну и мерзкий же фильм, — вздохнул Игорь. — Можно всё что угодно изображать, если что-то стоит за этим. А тут я просто пришёл на бойню. Как будто облили ведром крови, и всё. Без всякого смысла и подтекста.
— Видишь, всё-таки полицейские были. Значит, в зале может происходить чёрт знает что, почище, чем в фильмах… А ощущение осталось острое, но не от кино.
Андрею казалось, что эта постоянная острота ощущений словно опутывала великий город на воде, но особенно его злачные и преступные места. Он решил, что эта острота — просто от ощущения повседневной опасности, войны нет, вроде все живут, но где-то реально на тебя всё время нацелен невидимый нож. Поэтому все так нервно искали наслаждений.
И они бросились дальше: впереди были важные свидания, встречи. Мелькали жующие челюсти, очки, блеск глаз, короткая выпивка в барах, пляска рук, ноги… И все кружились вокруг центра Манхэттена. Небоскрёбы стояли, тянулись вверх, уходя в небытие. Круговороты вокруг огромных дешёвых магазинов. Торжественная, почти ритуальная тишина в маленьких магазинчиках, где продавалось то, что могли купить только миллионеры. И опять улицы, улицы, улицы. Снова огромный магазин. Опять потоки людей среди машин. В глазах — ненасытный огонь потребления. Бегут. Но у многих другие глаза — померкшие, странно-безразличные ко всему, словно глаза умерших демонов. Жадные липкие руки, тянущиеся к соку, к пиву, к аромату, к еде. И каменные лица выходящих из огромных машин последних марок. Идущих в уходящие в небо банки. Казалось, можно было купить даже это высокое и холодное небо над Манхэттеном и чек уже лежал в банке. Но это небо мстило, вселяясь своим холодом внутрь людей. Манекены в магазинах странно походили на живых прохожих, и Андрей вздрагивал, не имея возможности отличить…
Наконец, надо было сделать что-то совместное для завершения дня. Но Игорь вдруг не захотел никуда больше идти: надоело. А Генрих был занят. И они разошлись: Игорь поехал к себе, а Андрей к Лене, которая была в редакции «Нового журнала».
Он, к счастью, её застал, до вечера ещё оставались часы, и
