Что её больше всего удивляло, это чувство нежданного счастья.
На следующий день капитан подарил ей золотую брошь в виде ветки сакуры, мелкие розовые жемчужины изображали цветки японской вишни.
– Это украшение моей матери, – сказал он. – Она наказала преподнести его женщине, которая подарит мне первого ребёнка. Я всегда носил его с собой. Женщин у меня было много, но ни одной достойной. Ты – первая. Поэтому проси, что хочешь.
Марьяна потянулась всем телом, дрожавшим от желания повторить. Капитан понял:
– Это сейчас. Я имею в виду – потом: сегодня, завтра…
– Ну, тогда разреши сходить на шичан без конвоя.
– А не сбежишь?
Марьяна коротко усмехнулась:
– Раньше обязательно бы сбежала. Теперь – нет. Скоро весна, надо приодеться, приобуться…
Кавасима заглянул ей в лицо:
– Хорошо. Будешь ходить без охраны. Я дам тебе пропуск, чтобы не забрали патрули.
«Отправишь тайных соглядатаев, – подумала Марьяна. – Плевать! Закажу себе джимы у Ван Сюймина – никто и не подумает, что мы давно знакомы».
Старого знакомого – по отношениям в Благовещенске почти родственника, по крайней мере, близкого соседа – она приметила при первом же посещении шичана, куда ходила под охраной солдата с винтовкой. Ван Сюймин сидел у дверей своей мастерской и занимался мелким ремонтом поношенной обуви. Они встретились глазами и на секунду задержали взгляды, как бы дали понять, что узнали друг друга; Марьяна при этом чуть заметно отрицательно качнула головой, показав, что признавать знакомство не нужно.
Тогда она думала о побеге, теперь же капитану сказала правду. Вернее, полуправду, потому что решила: рожу и сбегу. Умом понимала, как тяжело будет расставаться со своей кровинкой, однако приносить в подоле японского ребёнка не желала. Не из боязни осуждения со стороны родичей и знакомых: на их мнение ей было, грубо говоря, наплевать. А вот тятя родимый бы не одобрил – это другое. Григорий Степанович был русским патриотом, как и его отец, который погиб от рук англичан и французов в бухте Де-Кастри, защищая российский флаг.
Джимы для весны в ту пору заказывать не имело смысла, отложила до марта, а собралась лишь в начале апреля, когда живот уже заметно округлился. У Ван Сюймина были гости: приехала Цзинь и привезла сына, четырёхлетнего Сяопина. Внук хозяйничал в мастерской деда, играл с обувными колодками, обрезками кожи, а Цзинь отправилась закупить продукты для праздничного обеда: Сюймин приезд дочери с внуком посчитал большим праздником. Марьяна на минутку разминулась с ней, зато смогла вдоволь налюбоваться златокудрым и зеленоглазым Сяопином, который щебетал по-китайски что-то придуманное для игры. Он ни к кому не обращался – говорил для себя. Дети, играя, любят сочинять.
«Как же он похож на маленького Ваньку», – глядя на мальчонку, думала она, в то время как Сюймин обмерял её ногу.
Она оставила родительский дом, как только исполнилось семнадцать, красотке Цзинь тогда было лет десять, а Ивану – двенадцать, но одного взгляда на Сяопина было достаточно, чтобы понять, чей он сын.
«Ах, Ванька, Ванька, – сокрушалась Марьяна, – что же у вас не срослось?»
Она слышала про благовещенское утопление, но это случилось уже так давно и никак не связывалось с семьёй китайского друга, как будто бы и не было.
Отвлёк её от грустных мыслей сердитый возглас Ван Сюймина:
– Говорю, говорю, и всё мимо ушей!
Мастер мерял и записывал результаты на листе бумаги, на котором уже красовался контур ноги Марьяны, при этом вроде бы по-стариковски что-то бормотал себе под нос. Однако это со стороны могло показаться, что бормочет, на самом деле Марьяна хорошо понимала каждое слово, просто отвлеклась на мальчонку.
– А? Чё? – спохватилась она.
– Какую кожу будешь брать? – Сюймин выложил образцы и пробормотал: – Бежать надумала?
Марьяна перебирала образцы и отвечала, почти не разжимая губ:
– Надумала, но нескоро. Война вот-вот закончится, тогда будет проще. Подождём.
Она выбрала кожу вишнёвого цвета. Ласково погладила почти шёлковую поверхность и громко спросила:
– Перчатки такие сшить сможешь?
Ван Сюймин, ни слова не говоря, достал лист бумаги и обрисовал на нём ладони Марьяны. Потом сделал замеры.
– Приходи через неделю на примерку.
– Жалко, Цзинь не увижу. Внук у тебя красавец, – заметила Марьяна.
– Кровь хорошая, – скупо откликнулся Сюймин. – А Цзинь, может быть, ещё увидишь. – И сразу, без перехода: – У тебя с японцем любовь?
– Обещал отпустить, когда рожу.
– Великий Учитель сказал: «Чтоб узнать, где живет твое сердце, обрати внимание, где бродит твой ум в минуты мечтаний».
– Сердце тут ни при чём! И твой Учитель – тоже! – сердито сказала Марьяна и встала. – Цзай цзень, фуцин![7]
– Цзай цзень, нюэр[8]!
13
Цзинь задержалась, потому что встретила брата. С ним был молодой человек, который при виде Цзинь просто окаменел.
Сяосун, расцеловавшись с сестрой, оглянулся на него и не смог удержаться от смеха:
– Чаншунь, очнись! У тебя такой вид, будто ты увидел богиню. Это всего лишь моя сестра Цзинь. – И представил: – Это Дэ Чаншунь, наш брат по благовещенской бойне.
Цзинь и Чаншунь обменялись приветствием гуншоу[9]. Чаншунь по-прежнему не отводил взгляда от девушки.
– Да что ты к ней прилип? – возмутился Сяосун. – Посмотри, она даже заалела от смущения.
– Простите, – пробормотал парень. – Я… я не могу…
Внезапно он повернулся, побежал и скрылся из глаз, ни разу не обернувшись.
Сяосун и Цзинь, раскрыв рот, смотрели, как он удаляется и исчезает.
– Что это с твоим другом? – спросила наконец Цзинь.
– А ты будто не поняла? Втрескался в тебя целиком, даже уши не торчат.
– Что ты такое говоришь? Не понимаю!
– Да ладно. Сыну уже четыре года, а она не понимает, что значит втрескаться.
– Сколько же ему лет? Совсем мальчик! Только… какой-то странный… и седой!
– Я же сказал: он – наш брат, потому и седой.
– Он тоже выплыл?
– Нет, его молодой солдатик спас, а дед Кузьма Саяпин к себе забрал. Три года его поили-кормили…
– А потом?
– Сбежал. Они его приручить пытались.
– Он же человек, а не зверь какой-то.
– Да почти зверь. Русских ненавидит. За смерть отца отомстить хочет.
– Как ты?
– Ну, не все же русских любят, – уклонился Сяосун от ответа. – Любовь – штука непонятная. Твой инженер, он русский и на сколько лет тебя старше, а ты его любишь.
– Нет. – Цзинь помотала головой. – Я Ваню люблю. А инженера уже нет: он погиб под Мукденом. Мы с Сяопином потому и приехали.
– Жалко, – сказал Сяосун. – Вроде бы неплохой человек был. Вроде Саяпиных.
Они так и стояли на базарной площади, не замечая кишащих вокруг людей. Не обратили внимания и на
