Гришка через плечо Колмакова исхитрился подмигнуть Лиде. — Да интересно, зачем это старье беречь? Ну, вот честно, не понимаю. Кому эти церкви да кадила там разные теперь нужны? Сейчас и попов-то не осталось. Положим, государство вам выдало деньги, чтоб церкви эти описать да подлатать.
— Слушай, что ты к людям пристал? Ешь давай, — сделал новую попытку унять подчиненного Михалыч.
— Нет, пусть он ответит трудовому народу. Деньги дали? Дали. Ученые эти там жили, питались небось не одной картохой, на поездах катались, потом церкви ремонтировать будут — снова денег дай. А если бы эти деньги да в детский дом отдать, леденцов каких деткам купить, они этого сладкого отродясь не видывали. А я, так понимаю, что все это старорежимное барахло надо в топку, и новую жизнь начинать. Дороги строить, мосты, паровозов побольше, и машинистов выучить как следует, чтоб ездить научились. Так-то, — и Гриша, любуясь собой, снова стрельнул глазами в Лиду.
— Вот, к примеру, твой отец, — неторопливо начал Колмаков, — всю жизнь что-то мастерил, и было для него это очень важно, дорого сердцу. Он помер, а вещь, его рукой сделанная, осталась, ты что ж, в топку ее пойдешь кидать? — указал Николай подбородком в сторону паровоза.
— Мой папаша, выпивоха, бросил нас с мамкой в голодный год на смерть, развернулся, да и был таков. Мать как двужильная пахала, чтоб нас с сестрой на ноги поставить. Не выдержала, померла. Мне от такого папаши ничего и не надобно, а коли чего и останется, так в топку снесу, и его, аспида, самого туда кину, попадись только он мне под руку, и нисколечко не жалко будет, совсем, — с вызовом бросил Гришка, ярясь.
Как же больно царапнули Лиду эти горько-ядовитые слова обиженного сына.
— Ну, пусть не от отца, от матери, рукоделие ее, платок, не от матери так от деда, прадеда, — Николай говорил размеренно, без нажима, — от корней твоих память.
— Да я их и не знал, какое мне дело до дедов там каких-то.
— Так и про тебя так скажут, — вставил Михалыч.
— И что? — нервно тряхнул плечом Гриша. — Мне их память и ни к чему. И меня забудут, чего ж тут такого?
— Народ так строится, страна создается — кирпичик за кирпичиком, — Николай показал ладонями воздушную кладку. — И каждый вклад какой-то норовит внести, чтоб тем, кто дальше придет, теплей да светлей было. Раньше верующие все были, красоту в храме видели, лучшее, что могли сотворить, туда несли. Можно ли потерять? Кирпич выбил и дом завалился. Цепь нерушимая должна тянуться.
— Слова это все, ученые всегда ладно говорят, — отмахнулся Гришка.
— Ежели б все по-твоему было, так до сих пор на телеге бы тарахтели, — стоял за Колмакова Михалыч, — да в глотки водку заливали.
— Ладно, зайдем с другой стороны, — Гришка стукнул по котелку ложкой, как бы начиная новый раунд. — Много ли тебе, реставратор, платят? Жена то вон у тебя плохонько одета.
— Хорошо я одета! — оскорбилась Лида.
— Уж без обид, я хорошо одетых мадам видал, — отмахнулся Гриша. — Вот я — рабочий человек, уж жену сумею приодеть любо-дорого, а этот девку видную за себя взял, и что — на гроши живут, зато ученые, про истории рассуждают.
И не понятно было, то ли Гришка нарывался на драку, то ли он действительно жалел нищих недотеп.
— Я гляжу, ты горазд чужие деньги считать, — отложил ложку Колмаков, хмурясь.
— Ну, чего завелся? Григорий, уймись! — рявкнул Михалыч.
— Хорошо он зарабатывает, — вступилась Лида за «мужа», ну и за себя, камень-то в ее огород влетел. — Я сама не хочу на ненужные тряпки деньги тратить. Это все мещанство, а я комсомолка.
— Молодая ты еще, в пору не вошла, когда много чего хочется. А вот как захочется…
— Слышь, кочегар, — Колмаков встал, заворачивая рукава, — со своей бабой так будешь говорить, к моей лезть не нужно.
— А то что? — тоже поднялся Гриша.
— Спасибо за угощение, мы пойдем, — потянула Лида Колмакова за рукав. — Коля, пойдем. Не надо с ним драться, — зашептала она, — они нас высадить могут.
Помог ей паровозный гудок, он долетел из глубин черного леса — сигнал, что путь свободен, можно тоже двигаться дальше.
— Слава тебе, Господи, — выдохнул и Михалыч. — Гришка живо к котлу! Паша, собирай вещи. А вы, товарищи, уж нас извините, — неловко пожал он плечами. — Дурной, чего с него взять, не обижайтесь. Спасибо за помощь, — машинист протянул руку Колмакову. — Ежели и правда, ну мало ли как судьба сложится, приходи, на дорогу пристрою.
— И вам спасибо за угощение.
И Колмаков с Лидой поспешили к теплушке.
— Коль, скажи, я правда плохо одета? — не выдержала и кинула на ходу Лида.
— Хорошо ты одета, просто красивая, — как-то так просто все разъяснил Колмаков.
Щеки Лиды расцвели малиновым закатом.
— И ты бы дрался за меня? — выдохнула она непослушными губами.
— А как же. Такие только кулак и понимают.
— И ведь не только он так думает, вот что печально, — начав волнующую тему, сама же с нее свернула Лида.
— Все изменится.
Они добежали до теплушки, забрались внутрь, уселись у края, вдыхая смолистый лесной дух. Дорога снова раскрывала перед ними дружелюбные объятья.
Глава X
Признание
Паровоз летел в ночи на всех парах, черные тени деревьев мелькали перед глазами, по крыше вагона барабанил частый дождь. В печи потрескивал валежник, от резвившегося в печной утробе пламени через щель заслонки на стены теплушки падал мягкий свет. Лида с Николаем сидели перед приоткрытым створом вагонных ворот, вдыхали свежий воздух и ужинали остатками подарка баб Даши. Вот и до калиток дошла очередь. Те оказались ржаными ватрушками с начинкой из сухих яблок, приправленных медом.
— Какая же вкуснотища, — невежливо облизала палец Лида, — почему мы не съели их в первую очередь?
— Оставили для ночной пирушки, — засунул в рот полкалитки Николай. — То, что надо, — закивал он, соглашаясь.
— А дядя Саша один раз принес с какого-то там банкета такие воздушные пирожки, словно их насосом надули, — мечтательно улыбнулась Лида, — а внутри крем, масляный, жирненький, и лимоном пах. Так вкусно было. Мы с Митей передрались за последний, а ведь этот детина уже в университете учился, но сладкоежка был жуткий.
— Кто победил? — усмехнулся Колмаков.
— Ну я, конечно, — дерзко сверкнула глазами Лида, — сначала цапнула его за палец и, пока Митька ойкал, запихнула в рот остатки. Дурочка малолетняя была, — вздохнула она с сожалением, — потом в углу стояла, за дело, конечно.
— Опасно вам пальцы, товарищ Скоркина, подставлять.
— Да, я упорная, этого не отнять.
