будете на службе?
— Обязательно, — откликнулась Фигина.
— А детки?
— Шурик с Андрюхой останутся со мной, — предложил выход из складывающейся ситуации наш главный герой.
Ему в тот день абсолютно не хотелось никуда выходить из дому. Вторые полноценные сутки по возвращении, а он до сих пор не наговорился с родными детьми…
— У вас осталось всего двести секунд, профессор. Сотню вы уже проговорили, — ехидно заметил Плечов.
— Бегу!
* * *
Фигина покинула родную обитель раньше остальных — у нее рабочий день начинался в 9.00. Как только она ушла, начал собираться в дорогу и Мыльников. Сначала он очень долго «колдовал» в отведенной для него комнате: что-то собирал, прятал, упаковывал (скорее всего, те самые мелкие безделушки, которых академик взял с собой в дорогу целый ворох), затем в просторной ванной чистил костюм и брился, а после еще минут двадцать подбирал перед зеркалом в прихожей подходящий галстук (их у Дмитрия Юрьевича оказалось множество).
Со всецело увлеченным детьми Плечовым он не общался вплоть до своего ухода. Лишь тогда приоткрыл двери комнаты, в которой разыгрался настоящий «танковый бой», и, махнув рукой, пробормотал:
— Пока…
Ярослав даже не шелохнулся. Только, не оборачиваясь, небрежно бросил в ответ:
— Проконтролируйте, чтобы захлопнулась дверь!
После чего повел свой «Т-34» в решающую атаку на позиции «коварных врагов».
* * *
Домой они вернулись все вместе: Ольга, Мыльников, Лосев и тот самый обещанный общий знакомый, которым оказался… профессор Рыбаков.
Причем случился сей «исторический визит» гораздо раньше, чем планировал его наш главный герой. Где-то около четырех часов… Дня? Вечера? Это для кого как. Зависит от внутреннего состояния субъекта, пытающего определить время суток.
Ярослав принялся торопливо собирать разбросанные повсюду детские игрушки («кровопролитная» битва к тому времени захлестнула новые пространства, включая туалет с ванной и коридор), Фигина добровольно отправилась «во внеочередной наряд» на кухню; остальные продолжили ожесточенно спорить на разносторонние темы, в каждой из которых кто-то из этой троицы обязательно являлся признанным мировым авторитетом.
Разговор шел то, например, об уникальной трактовке дохристианского периода в истории человечества, выдвинутой, само собой, Дмитрием Юрьевичем Мыльниковым, то о главных достижениях россоманов (по мнению самого известного приверженца их существования, выдающегося советского археолога Бориса Александровича Рыбакова, конечно), то по главным принципам теории ономатодоксии[12], рьяным сторонником которой являлся Алексей Федорович Лосев.
За стол сели лишь спустя полтора часа.
Ольга «молоть зря языком» отказалась категорически, а бестолковые, по ее невысказанному вслух мнению, мужчины продолжили «развлекаться» в кухне — с принесенным Рыбаковым коньяком и успевшим присоединиться к замечательной компании Плечовым.
На четверых сообразили не только стол с выпивкой-закуской, но и новую тему: «Ломоносов — наше все». Чтобы не утомлять своих драгоценных читателей, приведу лишь краткий вывод, к которому они сообща пришли после многочасовой дискуссии — да и то в тезисном изложении:
«Еще в 1734 году Михайло Васильевич создал первую научную модель Вселенной, и поэтому именно его следует считать основоположником современных атомной физики, молекулярной химии, термодинамики, криологии и так далее и тому подобное. То есть, кто бы что ни говорил, именно уникальные труды русского гения положили начало атомному веку в земной науке».
Глава 14
В общей сложности до того, как отбыть за границу, Плечову и Мыльникову предстояло провести в Москве всего лишь несколько недель. Это по предварительному плану операции. А пришлось — гораздо больше.
За прошедшие дни Дмитрий Юрьевич многое повидал, со многими пообщался и сделал соответствующие выводы, способствующие кардинальным изменениям в его неординарных взглядах.
Каждый раз после длительных «дневных шатаний» он непременно возвращался в знаменитый «профессорский дом», прячущийся за уютным пожелтевшим сквером всего в нескольких шагах от самого знаменитого столичного «кольца», и делился с Плечовыми новыми впечатлениями, а по вечерам устраивал очередное, как он сам характеризовал, философское «диспут-шоу» с хозяином дома.
— Все мы одной крови, — заявил однажды Дмитрий Юрьевич, погладив свою бородку. — Одного происхождения. Одного Бога дети. Короче, как говорят классики марксизма-ленинизма, которые, как ни странно, не имеют к этому постулату абсолютно никакого отношения, человек человеку брат!
— Не буду спорить, — коротко прокомментировал Ярослав (на слишком уж авторитетное мнение сослался его оппонент).
— Поэтому записывать меня в антисоветчики не спеши! Я ведь и к общественному труду прекрасно отношусь, и к руководящей роли партии особых претензий не имею, — академик на секунду умолк для того, чтобы вытереть пот с чела — большим вышитым носовым платком с какими-то инициалами (как выяснится позже — все той же бабушки с Полтавщины). — Да и положительных изменений в стране не заметить просто нельзя! Ты только на Москву взгляни: расцветает на глазах… Улицы убраны, транспорт новенький взад-вперед мотается. Люди нарядные гуляют… Мужики, правда, так себе — в основном по форме обмундированы, ну а бабоньки — кто во что горазд: и пальтишки, и шубки, и ботильоны[13], и сумочки… Прям-таки высший — столичный — шик. Не то что у нас, в Питере, где одни сплошные фуфайки…
— Потерпите чуток. Скоро и в Ленинграде дела наладятся, — совершенно искренно заверил Ярослав.
— Опять же все крутится-вертится, — не расслышал его слов увлекшийся очередными своими размышлениями академик. — Предприятия работают. Университет, как я лично убедился, а также, надеюсь, другие образовательные заведения функционирует исправно; на улицах полно афиш — значит, учреждения культуры тоже не бездействуют.
— Нет, конечно, — улыбнулся секретный сотрудник. — Большой театр из эвакуации уже вернулся, причем на основную, так называемую историческую, сцену, ремонт которой затеяли еще накануне войны.
— Да? Это интересно, — поднял на него глаза любитель оперы Мыльников. — И что уже сыграли?
— Оперу «Иван Сусанин». Незабвенного Михаила Ивановича Глинки.
— Этого и следовало ожидать… Однако, по моим сведениям, в запасную столицу — Куйбышев — отбывали далеко не все артисты?
— Так точно, — не замедлил подтвердить эту информацию Плечов. — Часть труппы все время продолжала работать в филиале, что на Пушкинской[14], там, где раньше располагалась частная опера Сергея Ивановича Зимина…
— Знаю. Тот тоже из семьи купца-старообрядца, как и Бориска… Ты, должно быть, догадался, что я про все того же черта-археолога!
— За что вы его так? — заразительно рассмеялся Плечов.
— Заслуживает, собака… Слишком много знает! — буркнул Мыльников.
— Больше вас?
— Нет… Таковой, к счастью, еще не рожден, — «скромно» заметил философ. — И даже, по всей видимости, не зачат.
— Я таки продолжу свой рассказ о московских театрах, — уклонился от скользкой темы Ярослав.
— Давай, — не стал возражать академик.
— Некоторые из них так вообще никуда не эвакуировались — даже в самые тяжелые для Москвы дни: Музыкальный театр имени Станиславского и
