Книга Краткий миг - Варвара Рысъ

Богдан ждал в арендованной машине на стоянке. Прасковья нырнула внутрь. Они попробовали поцеловаться, но получилось плохо: у этих больших машин сиденья далеко. «Мог бы взять машину и поскромнее, только деньги выбрасывать на ветер», — подумала, но не сказала Прасковья. Он поцеловал ей руку, приложил её ладонь к своей щеке.

— Родная моя, солнышко… Я так счастлив, что тебе удалось сбежать… В романе XIX века ты должна быть в шляпе с опущенной вуалью. К сожалению, в нашем веке всё про всех известно и вуалью не закроешься.

— Богдан, я уже забросила чепец за мельницу, чего уж жалеть о шляпе с вуалью.

— Парасенька, ты… ты самая-самая… — проговорил он растроганно.

Горьковское шоссе, по счастью, было довольно свободным. С тех пор как получили распространение маленькие частные самолётики, дороги сильно разгрузились.

— Как жаль, что темно и я не могу увидеть, что вокруг. Наверное, всё изменилось. Дорога, во всяком случае, прекрасная. В нашем климате — выше всяческих похвал.

— У тебя стариковское умиление, — улыбнулась она.

— Угу, — согласился он. — Когда ты рядом — я впадаю в стариковское умиление. Правда-правда. Это очень верное наблюдение.

— Богдан, — начала она, — я вот что прежде всего хочу сказать. Я хочу извиниться за поведение Машки. Она рассказала про вашу встречу, и мне очень стыдно. Прости меня за неё. Она плохо воспитана. Это моя вина. Недоработка. — Прасковья с облегчением выдохнула: высказала.

— Парасенька, ну что ты, — с лёгкой досадой проговорил Богдан. — Ты тут вообще ни при чём: Машенька не ребёнок, она сама отвечает за своё поведение. Да и мне не на что обижаться. На что я могу рассчитывать в моём положении? Явился через пятнадцать лет, угрожает спокойствию семьи. Так что понять её можно. Мне она понравилась: решительная, энергичная, убеждённая. Красивая. Мне кажется, она сделает немалую карьеру. Школе сейчас, как я понял из моего беспорядочного чтения, уделяется особое внимание, так что там можно сделать карьеру. Потом она и по характеру, как мне показалось, подходит для преподавания.

— Чем подходит? — удивилась Прасковья.

— Убеждённостью, склонностью упрощать, схематичностью мышления. Привлекательной внешностью, наконец. Для педагогической профессии это важно. Вероятно, многое тут от бабушки; она ведь очень хорошая учительница, как я помню.

— Зато ты — прямая противоположность всему перечисленному кроме, разве что, привлекательной внешности… — Прасковья ощутила смутное раздражение. — Неужели тебя машкина выходка совсем не обидела?

— Ну, как сказать… Непосредственно, в тот момент мне было… неприятно, скажем. Но тем не менее я хотел бы с ней подружиться. То, что она наговорила, уверен, было сказано из лучших побуждений.

— Всё равно это недопустимо, — Прасковье вдруг показалось, что Богдан просто равнодушен или высокомерен. Такая мелочь, как машкино хамство, не способно его затронуть.

— Чтобы сделать карьеру, даже небольшую, надо в первую очередь владеть собой и уметь прилично себя вести, — произнесла она поучительным тоном.

— Кто бы спорил, Парасенька! Но Маша мне всё равно понравилась. Возможно, тебе не следовало говорить ей о нас. При этом я понимаю, что тебе хотелось сказать. Я и сам проболтался Мишке. Написал ему, что мы встретились. Очень хотелось сказать ему. Господи! У меня есть семья. Это настолько потрясающе, что я… я, а не Машенька, не владею собой. Вот и написал ему. Только то, что встретились.

— И что он ответил? — с опаской спросила Прасковья.

— А вот, — Богдан нашёл на телефоне ответ.

Прасковья прочитала: «I do not dare to ask about the future. I pray for both of you»[5].

— А почему по-английски? — удивилась Прасковья.

— Клавиатуры русской, видимо, нет.

— Да… — протянула Прасковья неопределённо. — Двойняшки, а такие разные.

— Моя бабушка Светлана Сергеевна не раз говорила, что в нашем роду сильные, решительные женщины, правда, их мало, и никчёмные мужичонки-неврастеники. Которые, как им и полагается, льнут к сильным женщинам. Вот как я к тебе и к Машеньке, — он улыбнулся. — И Мишка, как типичный представитель рода, это поддерживает. Вот видишь, я всё объяснил, — он нашёл и поцеловал её руку.

— А кому он молится? Кому у вас положено молиться? — перевела Прасковья разговор на другое.

— Ну, в чертовских учебных заведениях, очевидно, Светоносному Отцу. Там никакой свободы вероисповедания нет. Там проводятся коллективные молебны Светоносному Отцу. Ну а частным порядком… Взрослый чёрт обязан сохранять только политическую лояльность. Нелояльных чертей ликвидируют, хотя случается это крайне редко — нелояльность. Ты невольно присутствовала при крайне редком явлении, — он грустно усмехнулся. — А веровать чёрт может, как хочет. Это не декларируется, но допускается. Светоносный Отец для нас что-то вроде богоподобного монарха. Мы его почитаем, верны ему, но веровать можем по-разному. Наше отношение к Светоносному Отцу — это скорее клятва сюзерену, чем религиозная вера. При этом Светоносный Отец ближе к практической жизни, чем Бог; например, он заведует финансами, деньгами, богатством. Он заведует войной, оружием. Поэтому, вероятно, большинство, молятся именно ему. Кому молится Мишка — не знаю. Надеюсь понять.

13

— А знаешь, Богдан, этой ночью я воображала вот что. Мы с тобой соединяемся. Женимся. Меня вынуждают подать в отставку, поскольку сегодня очень не поощряются разводы руководителей любого ранга, а уж высшего — тем более. Я наконец становлюсь домашней хозяйкой. Мы куда-нибудь уезжаем, живём себе потихоньку, ты работаешь, а я варю борщ, я, кстати, умею.

Хотела сказать, что муж научил прилично готовить: он ведь повар, притом наследственный, но вовремя затормозилась.

— Как ты смотришь на такую перспективу?

— Ты всерьёз? — удивился Богдан.

— Всерьёз, — подтвердила она с некоторым вызовом.

— Если всерьёз, то вопрос следует разделить на две части. Технически и экономически это возможно. Содержать тебя на уровне… ну, скажем, middle middle class[6] я способен, а работать я могу, находясь где угодно. Это часть первая. Теперь часть вторая. Я не хотел бы этого.

— Почему? — спросила Прасковья. — Тебе, как и моему мужу, нравится быть супругом высокоранговой особы?

— Ну, можно сказать и так. Нравится — что уж греха таить. Раз уж самому не удалось стать высокоранговым. В самом деле, мне нравится, что ты занимаешься важными вещами. Но не это главное. Я бы не хотел, чтобы ты чем-то жертвовала ради меня. Нет, не хотел бы. Потому что тебе не было бы хорошо. Нет, не было бы, — проговорил он, словно взвешивая свои слова. — Роль домашней хозяйки для тебя абсурдна. Я не могу заменить для тебя весь мир, я не так интересен и значителен.