намёка на сожаление.
– Наверное, нет, – тихим, почти бездыханным голосом подтвердил Игорь.
Итак, жизнь его подходила к концу, и каждого из них обоих, умирающего и сиделку, всесильная судьба готовилась развести в разные стороны.
– Я не поняла, что ты сказал. Ты так тихо говоришь.
– Я сказал… – Игорь вздохнул, резко, через рот выдохнул и заговорил, хотя шёпотом, но громко и отчётливо, нервно артикулируя каждое слово, точно ему вдруг всё равно стало, что родственники, находящиеся в соседних комнатах, теперь услышат его. – Я сказал, что я очень устал говорить шёпотом. Я сказал, что у меня была всего одна неделя, и теперь она закончилась.
На другом конце провода установилось молчание, потом Люда спросила:
– Когда ты вернёшься?
– Теперь только к лету.
– Ну что ж, я желаю тебе счастливого полёта и успешной работы.
– Спасибо. Тебе также всего хорошего. Я напишу тебе.
Он попрощался и положил трубку. Из гостиной вышла его мать.
– Не пиши ей первым, пусть сначала она напишет.
– Я тоже так думаю, – согласился Игорь.
Действительно, там, где торжествует простота, надо довериться женщинам. До чего же они мудры, до чего велик их простой, без всяческих завихрений ум! – для него всё, как на ладони. Ему бы такой ум!
Мать ушла, но тут же вернулась.
– Нет, всё-таки первым должен писать ты. Уезжающие, приехав на место, всегда пишут первыми.
Игорь опять согласился: что делать, надо учиться простоте – если б только знать, что это такое.
«Наверное, хорошо, что я уехал. Ведь ты должна сейчас много работать. Ты стала бы избегать встреч со мной, а я, думающий лишь о себе, ходил бы все дни расстроенный, мучаясь сомнениями. Да-да, это хорошо. Хорошо, что ты гонишь меня прочь от себя, очень хорошо, так и надо – пусть идёт кристаллизация.
Если б ты знала, Люда, как мне трудно сейчас. Ты первый и, возможно, последний человек, ради которого я ломаю себя, пытаюсь ломать. Раньше я мог уйти и я уходил, тихо, незаметно или хлопнув дверью. Теперь мне нужно ломать себя, потому что иначе я потеряю тебя и навсегда останусь один».
Так думал Игорь, сидя в уютном кресле самолёта и под ровное гудение моторов готовя в уме фрагменты будущего письма Людмиле.
Два часа полёта были позади, и вот, в иллюминаторе самолёта возникли огни большого вечернего города. Сверху они всегда напоминали ему не то мириады роящихся светящихся насекомых, не то разбросанные на большом пространстве чёрные тлеющие уголья: догорая, уголья посылали во тьму последние искры пламени. Самолёт приземлился. Вот я и дома, привычно подумал Игорь, садясь в автобус, отправлявшийся из аэропорта в город.
22
Наступил март. Игорь сидел в гостиничном номере, читал и время от времени поглядывал в окно на залив. На Север пришла долгожданная весна, наступило время перемен, время ветров. Под напором ветра позванивали, тренькали стёкла в рамах, сотрясался, казалось, весь дом. Над заливом висели, медленно передвигались серые клочковатые тучи, то сгущались, то расходились, тогда между ними проглядывали пятна голубого неба, и иногда оттуда показывался солнечный луч. Вдруг, ни с того, ни с сего, ветер бросал в окно пригоршню мелкой снежной крупы и так же вдруг приносил парочку голубей: громко хлопая крыльями, они проносились перед самым окном, один вдогонку за другим – по воле ветра ли или по собственной воле? – проносились и с глаз долой. Игорь увидел потом одного голубя: ветер был так силён, что голубь, изо всех сил работая крыльями, не мог пробить его стену и словно завис в воздухе.
Порой с залива у берега поднималась стая чаек, их много кормилось там, где в залив сбрасывались сточные воды; чайки поднимались, делали пару кругов в воздухе и опять садились на воду. Людей на улице почти не было видно; лишь стайка играющей детворы показалась на миг из-за домов и вновь скрылась от ветра во дворе, да вдали у берега, там, где находилась автобусная остановка, с приходом рейсового автобуса выскочили из-под навеса несколько человек пассажиров и поспешили укрыться в автобусном тепле.
К полудню ветер, наконец, разогнал тучи, и с голубого неба засияло ослепительно яркое солнце. Надолго ли? И верно, половины часа не прошло – противоположный, западный берег залива завесился мутной молочной пеленой, пелена не стояла на месте, а приближалась к восточному берегу. Это шёл снежный заряд, их приходило по нескольку в день. Фронты зарядов протяжённостью были не глубоки, всего около одного километра: сквозь мутную пелену посреди залива становилось видно, как заблестел под солнцем, точно умытый, противоположный берег, – это означало, что заряд, оставив на нём свежее снежное покрывало, покинул его и находился как раз на полпути к этому берегу. И вот он был здесь. Залетали перед самым окном крупные снежные хлопья, закружились белые смерчи, в них погасло дневное светило – форменное затмение наступило. Несколько минут продолжалась эта белая вакханалия, и вот уж вновь засияло солнце и даже ярче и ослепительнее, чем прежде, потому что чистейший снежный покров лёг на землю и во всех направлениях отражал солнечные лучи. Фронт заряда, между тем, пошёл дальше на восток, только последние одинокие снежинки танцевали перед окном.
В одно из воскресений начала марта Игорь взял в пункте проката лыжи и отправился в загородный парк. Здесь было ещё по-зимнему белым-бело, редкие деревца тонули в снегу, озёра лежали подо льдом, солнце, отражаясь от снежного наста, до слёз слепило глаза. Пятнадцать километров лыжной трассы проходили между сопками. Пройдя половину дистанции, Игорь сошёл с лыжни, снял куртку и, расстелив её на снегу, прилёг позагорать. Место у подножья высокой сопки было безветренное; солнце грело лицо, тепло и яркий свет через опущенные веки проникали внутрь, рождая в мозгу радужные миражи. Ему вспомнились чьи-то строчки, что-то в духе Шекспировских сонетов:
Когда в глаза нам светит солнце,
Весь мир сиянием залит.
А ведь верно, наблюдение точное и, похоже, с двойным дном, подумал он. Не миновал ли его тот счастливый возраст, когда солнце смеётся в глаза, и весь мир представляется исполненным исключительно света и радости? Или он, вообще, не знал этого возраста?
Сразу, как вернулся на Север, он написал письмо Людмиле, но ответа от неё до сих пор не получил – не хватает слов для письма, но открытку-то она могла бы написать… И Таня с Алёшкой – как они там? Он не звонит, не пишет и не едет к ним. Но как делить себя между двумя женщинами? Как одновременно думать об одной и о
