бы пожила у нас подольше, они могли бы близко сдружиться. Даже Говинд, и тот смягчился настолько, что нашел ее привлекательной.
Однако благорасположением старших она не пользовалась. По-видимому, они догадывались, что она не побоится посягнуть на их авторитет и не станет повиноваться голосу благоразумия. И чем больше они нервничали, боясь, как бы она не увлекла нас на неверный путь, чем больше старались уберечь нас от ее влияния, тем сильнее мы к ней привязывались.
Лично я всегда буду благодарна Рошан. Благодаря ей я нашла дорогу во внешний мир. И хотя жаль было расставаться с отчим домом, с мирной размеренной жизнью, с нежным сельским колоритом, с прелестными видами, с множеством привычных запахов, хотя я променяла все, что так любила, на жизнь в унылом пыльном городе, все же я считаю, что игра стоила свеч: я подошла к воротам, ведущим к свободе мысли, и перед моим зачарованным взором открылись необъятные дали.
Киту не очень-то нравился сложный ритуал бракосочетания. Будь его воля, он провернул бы всю эту процедуру за один день, а то и — еще лучше — за полчаса, ограничившись посещением местного бюро регистрации. Однако на него ополчились обе стороны, и он вынужден был уступить; не так-то легко противостоять коллективному мнению.
Если бы речь шла о чем-то более важном, то он, может быть, все же воспротивился бы, а тут — решил покориться традиции. Как ни старался он не выдавать своих чувств, ему это так и не удалось. На лице его было написано снисходительное презрение с тенью насмешливой враждебности. Ни слуги, суетившиеся возле него, ни родственники, читавшие ему наставления, ни священнослужители, молившиеся за него и принуждавшие выслушивать советы и указания, не хотели считаться с тем, как трудно ему все это выдержать.
Новобрачной тоже, наверно, нелегко было высидеть целую неделю под неотрывными взглядами толпы — взглядами, иногда осторожно-любопытными, иногда откровенно-оценивающими, в большинстве же своем — угодливыми и выжидательными. Но она была скромна и покорна и не жаловалась, на утомительность церемоний, к тому же она знала, сколько удовольствия доставляет ее и моим родным это свадебное торжество, справляемое неторопливо, с соблюдением всех обычаев, и не хотела портить им удовольствие.
Что бы она ни думала о бесконечных формальностях, религиозный обряд, как таковой, не вызывал у нее протеста. Наоборот, я несколько раз наблюдала, как самозабвенно она молится, — закрыв глаза, забыв о присутствии посторонних, с тем выражением отчаянной мольбы, какое бывает иногда на лицах маленьких детей.
В последний день, когда Кит уже собрался повязать ей тали[10], она отвернулась, закрыла лицо руками и, склонив голову, погрузилась в молитву. Несколько минут она молилась, не обращая внимания ни на священнослужителя, ни на кого-либо другого, потом выпрямилась, бледная, спокойная, тихая, повернулась лицом к Киту, обнажила шею, давая повязать тали, и улыбнулась ему так, словно в зале, кроме него, никого не было.
Снова заиграла умолкшая было свадебная музыка, и к новобрачным устремились люди, поздравляя и благословляя их. Обе матери стояли рядом — растроганные, заплаканные и в то же время счастливые, как все женщины, чьи дети женятся или выходят замуж. И оба отца стояли рядом — сдержанно-приветливые, как все мужчины, которые еще недавно не были даже знакомы, а теперь вдруг породнились.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В конце года Кит получил назначение и уехал, оставив Премалу у нас до тех пор, пока его не переведут в какое-нибудь более подходящее место. Она хотела с ним ехать и просила его взять с собой, но он отказался («Не повезу же я жену в такую глушь!»), хотя должен был жить почти в таком же городке, как и наш, только чуть меньше. Условия жизни в тех краях, заявил он, не такие, к каким привыкла Премала; в эти условия он не поставит ни одну женщину, тем более собственную жену. После его отъезда воцарилась унылая, безрадостная пустота. Жизнь наша потекла спокойнее, но в доме стало как-то сумрачно, точно из него вынесли светильники. Но прошло какое-то время, веселье снова озарило нас своим светом, и скоро мы зажили, как прежде.
Говинд тоже решил уехать и попросил разрешения родителей. Конечно, это был только вежливый жест с его стороны, так как ему уже исполнился двадцать один год (празднование его совершеннолетия было отложено из-за свадьбы); мама понимала это и все же попробовала его отговорить.
— Нет никакой нужды хвататься за первую попавшуюся работу, которую тебе предлагают, — сказала она. — Не лучше ли подождать? Ты молод, еще успеешь.
— Я могу потерять это место. Что тогда?
— Будут другие места. Еще лучше.
— Это не первая попавшаяся работа, — спокойно возразил он. — Мне предлагают именно то, чего я хочу. Другой такой возможности может уже не быть.
Помолчав, мама ласково сказала:
— Ты думаешь, мы не позаботимся о тебе? Думаешь, нам будет приятно, если. ты не устроишься на хорошую работу?
— Нет, — задумчиво ответил он. — Я так не думаю. Только ваши взгляды не совпадают с моими. Ваш выбор может мне не понравиться.
Мама растерянно посмотрела на него и печально покачала головой, как это делают женщины, когда не в силах понять своих выросших детей. Больше она ничего не сказала.
После этого Говинд разговаривал с отцом. Тот сказал, что ни один человек не может решать за другого.
Но Говинд все же хотел знать его мнение, и он посоветовал подождать с отъездом:
— Через шесть месяцев ты получишь степень. А она не помешает.
Это было все. Говинд задумался: он знал, как и все мы, что отец меньше всего заботится о собственном покое и выгоде, поэтому он сказал, что обдумает все еще раз.
Прошла неделя, а Говинда все не было видно. Хотя он исчезал уже не первый раз, его отлучки никогда не бывали столь длительными. Мама тревожилась: нашел ли он себе подходящее жилище (точно вся наша страна— сплошная глухомань!) и кормят ли его по-человечески. Она даже отправила несколько слуг на порски, и те, весь день проболтавшись, к своему удовольствию, в соседней деревне, к ночи вернулись домой. Рассказ о своих утомительных розысках они оживляли выдумками. Люди будто бы видели, как Говинд проезжал через какое-то селение, или ехал в междугороднем автобусе, или садился в поезд, следовавший на север.
В конце второй недели он вернулся, угрюмый, замкнутый, и объявил, что решил не уезжать до будущего года, пока не получит ученой степени. Мы так и не узнали, куда и зачем он ездил, вид
