у него был такой неприступный, что никто из нас не осмелился его расспрашивать.
Его решение устраивало обоих моих родителей, но по разным причинам. Маму — потому, что ей трудно было бы расстаться сразу с двумя сыновьями (Говинда она всегда считала своим сыном); с отъездом Кита в доме воцарилась гнетущая атмосфера, стало совсем пусто и одиноко. Отец полагал, что так лучше для самого Говинда. Когда речь шла о другом человеке, соображения уместности, целесообразности или выгоды не имели в его глазах никакого значения. Отец даже заглушал в себе естественное беспокойство за судьбу этого человека.
Оглядываясь теперь назад, я удивляюсь: как это они оба не предвидели опасности, которой Говинд мог бы избежать, если бы они не удержали его тогда при себе, опасности, от которой сама судьба, кажется, хотела оградить его, послав ему работу? Но они действительно не предвидели опасности, и судьба зло посмеялась над нами: когда каждый из нас — Говинд, Премала, Кит, Рошан, Ричард и я — пошел своей дорогой, она расставила свои сети и захватила нас всех сразу. Никому из нас так и не удалось вырваться на свободу. Да и вряд ли можно было проскочить сквозь такие мелкие ячейки!
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Приезд и отъезд Кита, пребывание у нас Ричарда, наезды родственников и свойственников, а главное, свадьба — все это так ускоряло бег времени, что мы не успевали переводить дух. И только теперь жизнь вошла в свою колею. Последующие шесть месяцев протекли спокойно.
Подошел Новый год, год моего семнадцатилетия. Отец никогда и ни в чем мне не отказывал. Ко дню рождения Он купил мне велосипед. «Ну, что она с ним будет делать? — недоумевала мама. — Ведь у нас же есть автомобиль». — «А я не знаю, — ответил отец. — Ничего лучшего я не мог придумать». От мамы я получила золотой соверен для своего монисто, где уже висело шестнадцать таких же монет. Додамма подарила мне кухонные принадлежности, пополнив коллекцию посуды, которую я возьму с собой в дом будущего мужа, а Кит с трехнедельным опозданием прислал мне сари из великолепной, радужной, переливающейся, как голубиная шея, ткани. Когда я извлекала ее из муслиновой обертки, выпала плоская коробочка. Я подняла ее и открыла: в ней лежала резная фигурка той самой богини, чье гипсовое изваяние Ричард кинул тогда со скалы; но эта вещица была сделана чьими-то любовными руками из белой слоновой кости и укреплена на золотой подставке. Мне хотелось поставить ее на видном месте, чтобы она постоянно напоминала о себе, но потом я решила, что это вряд ли разумно: что, если меня заставят отослать подарок обратно, ведь он получен от чужого мужчины? Я с огорчением положила фигурку обратно в коробочку и спрятала в шкафу у себя в спальне. Остаток дня я провела взаперти, боясь выдать своим сияющим видом охватившую меня радость.
Миновал Новый год, за ним пришел Новый год телугу, а потом и тамильский Новый год: в Индии год празднует много дней рождения. Кончилась весна с ее прохладой и мягкой свежестью, с набухающими и уже распускающимися почками, подули суховеи, в растениях заиграли соки, просохла почва, на особенно теплолюбивых деревьях под лучами добела раскаленного майского солнца появилось множество бутонов, готовых вот-вот вспыхнуть красным или синим пламенем. В это время мы, как обычно, отправились в горы («мы» — это мои родители, Премала, Говинд, я, полдюжины слуг, кошки, собака и хохлатый какаду).
Додамма, по обыкновению, осталась дома. «Не сахарная, не растаю», — сказала она. Она говорила так всякий раз, когда мы уезжали в горы. Эти ежегодные переезды раздражали ее. Она считала, что нам не пристало уподобляться европейцам. Впрочем, не так уж и плохо, что она оставалась дома, — надо же было кому-то присматривать за домашними животными, которых мы не могли брать с собой.
В том году дождливый сезон пришел в горы рано, и мы бежали оттуда до того, как начались бури, когда целую ночь не утихает скрип голубых эвкалиптов. Когда мы спустились в долину, там был еще разгар лета. Хотя небо заволокло тучами, дождя не было. Стояла нестерпимая духота, ссохшаяся земля стала коричневой. Но в конце июня полили дожди, коричневый цвет уступил место зеленому, а зеленый, потемнев, сделался изумрудным, и опять началась весна — вторая буйная весна с пышными всходами.
В следующем месяце Говинд сдал выпускные экзамены и почти сразу же уехал работать. Что это была за работа, никто не знал. Когда его спросили, он ответил очень уклончиво. Его спросили еще раз, и он сказал маме, что это общественная работа. Мама забеспокоилась и поговорила с отцом. Но все, что тот сказал, было: мужчина должен делать то, что ему положено, не отчитываясь ни перед кем, кроме себя самого. Высказывал он и другие мудрые мнения, которые, к сожалению, так и не пригодились.
— Ты мне только скажи, — мама с тревогой посмотрела на Говинда, — будет ли твой заработок соответствовать твоей квалификации и… воспитанию?
— За то, что я буду делать, плата вполне справедливая, — ответил он.
— Но жалованье приличное? — не отступала мама.
— Жалованье такое, что не разжиреешь, — сказал он, и лицо его, что случалось редко, осветилось слабой улыбкой. — Но мне хватит.
Не успели мы свыкнуться с мыслью о его предстоящем отъезде, как он уже уехал, — уехал на день раньше, чем мы предполагали. Так что торжественные проводы, которые мы хотели ему устроить, не состоялись. В некотором отношении разлуку с ним я переживала даже сильнее, чем с Китом: Кит долгое время находился в Англии, я привыкла к его отсутствию, да и вообще-то с тех пор, как ц себя помню, мы виделись не так уж часто, а с Говиндом я жила под одной крышей всю свою жизнь (он приехал к нам за год до моего рождения), и он никогда не уезжал из дома надолго.
Не прошло и недели после отъезда Говинда, как неожиданно явился Кит. Дело было утром.
— Вот так сюрприз! — воскликнула мама, обнимая его. И с укоризной добавила: —Что же ты заранее-то не сообщил? Вот ведь вы какие, молодые люди, никогда ничего толком не скажете!
В голосе мамы слышалась досада. Неожиданный отъезд Говинда не позволил устроить ему подобающие проводы, а теперь неожиданно нагрянул Китсами, и ему тоже не устроили подобающей встречи.
— Но я же сообщил, — возразил Кит, недовольный тем, что ему пришлось добираться домой пешком.. — Я же телеграмму послал.
Телеграмма пришла только на следующий день, когда
