какой-то супергерой могу все? Почему?..
Но я исправлюсь, потому что не хочу больше быть человеком, которым был с сегодняшнего дня. С прежним Олегом будет покончено. Я изменюсь, обещаю.
Цель поставлена, теперь надо к ней стремиться.
* * *
Сразу по возвращении с «Достоевской», я заглянул к маме. Она лежала в своей палатке и не моргая, смотрела в потолок. Когда я зашел к ней, мама перевела на меня свой взгляд и долго вглядывалась, словно не могла понять, кто перед ней стоит.
– Кто здесь? – наконец спросила она хриплым голосом.
– Мама, это же я.
– Олег?
– Да.
– Подойди… ко мне.
Я присел на корточки рядом с мамой и взял ее ладонь в свою. Второй, свободной рукой, она провела по моему лицу, тщательно ощупывая нос, волосы, уши. Не может быть. Ведь так делают… слепые!
– Да, это ты, – подтвердила мама.
Черт, неужели все настолько плохо? Неужели моя мама ослепла? Болезнь поразила не только ее организм, но и стала теперь причиной того, что ее глаза больше не видят. И… нет, я не мог в это поверить! Мама не узнала меня, своего единственного сына, по голосу. Значит, она ещё и начала терять память. Только не это…
– Где ты был, сынок? Ты давно ко мне не заходил.
Я смотрел на нее, на ее глаза, и с каждой секундой ко мне все больше приходило осознание того, что мама ослепла навсегда и безвозвратно. Боюсь, если бы мы были в обычном, нормальном для человека мире, даже там не смогли бы вернуть ей зрение. Что уж и говорить про метро?.. Ответ у меня был готов заранее, я придумал свою легенду во время возвращения.
– Я ходил на «Проспект Большевиков».
– Один?
– Нет. Зачем один? Я взял с собой Юру. Мы там в футбол поиграли немного.
– Сегодня разве был футбол? – настойчиво продолжала допрос мама.
– Был, конечно. Иначе бы мы и не пошли.
Мама помолчала, словно обдумывая, какой вопрос задать.
– Но ведь матчи не проводят так рано.
А вот об этом я не подумал. Сейчас было всего десять часов. А ведь именно в это время обычно начинается игра. Может, соврать маме еще раз и сказать, что на самом деле сейчас тринадцать часов? Думается мне, она распознает обман. Возможно, она ослепла и наполовину оглохла, но вряд ли потеряла чувство времени.
– Когда я пришел, а это было часам к шести, я помог подготовить поле к матчу, потом немного поиграли и я пошел. Все просто, – как можно веселее и беззаботнее сказал я.
Мне показалось, мама хотела спросить что-то еще, она уже даже раскрыла было рот, но, наверное, передумала. И слава Богу, мне уже надоело лгать ей.
В былые времена она могла запросто распознать, вру я или нет. Когда говорю неправду, я почему–то часто–часто моргаю. Непроизвольно, конечно, даже не замечая этого. А мама вот подметила, и провести ее было очень сложной задачей.
Я осведомился о мамином самочувствии. Ответ можно было предугадать заранее – как бы плохо ей не было, она всегда отвечала: «Нормально». Про свою слепоту она ни словом не обмолвилась.
Я и мама долго сидели молча, в абсолютной тишине, и только снаружи до нас доносился какой–то шум, но мы не прислушивались к нему. У каждого из нас голова была забита своими мыслями. Первой тишину нарушила мама.
– Зря ты сегодня в футбол играл, ведь завтра, насколько я помню, у тебя дежурство.
– Да, верно. Я совсем немножко, это же наоборот полезно.
– Ну смотри, как бы у тебя завтра переутомления не было…
– Ничего, мам. Все будет в порядке, – заверил я маму, хотя сам был совершенно не уверен в правдивости своих слов. Кто знает, что еще ждет меня впереди. Вылазку на «Достоевскую» я тогда посчитал обыкновенной прогулкой, а чем она в итоге обернулась?
Вдруг мама зашлась в сильном и очень громком кашле. Она кашляла и тело ее содрогалось от этого. Мне было больно смотреть на нее. Мне хотелось помочь ей, но что я мог сделать? Позвать на помощь? Не думаю, что нужно кого–то беспокоить из-за кашля. Принять лекарство? Да какое к черту лекарство? Их в метро отродясь не видели. Оставалось надеяться, что кашель вскоре пройдет сам собой. Но он прошел только через минуту.
Лицо мамы выглядело измученным и все было залито потом. Я взял с «тумбочки», на самом деле являющейся четырьмя вбитыми в деревяшку железными трубами, относительно чистый кусок материи и вытер мамино лицо.
– Спасибо, сынок!
– Не за что, мам!
На минуту в палатке повисла гнетущая тишина. И лишь только мерное вздымание одеяла, которым была накрыта мама, говорило мне о том, что в ее теле еще теплится жизнь.
– Ну, я пойду, пожалуй, – сказал я наконец, угадав, что ей нужен покой.
Вместо ответа последовал лишь легкий кивок и я, попрощавшись с мамой, вышел из палатки.
* * *
Мое сердце разрывалось на части. Мама была очень, очень плоха. Еще день назад она не могла встать с постели из-за слабости и изредка покашливала. Теперь все стало намного хуже. Она потеряла зрение и частично слух, силы почти окончательно покинули ее. Сухой, продолжительный кашель сотрясал все ее тело чуть ли не каждые пять минут. И все это произошло за какой-то один день.
Плюс ко всему Маша пропала, и кто знает, что с ней. Жива ли?
Что же будет дальше?..
…Почувствовав, что ноги меня больше не держат, да и глаза слипаются, я вошел в свой вагон 10280, лег на сиденье и почти сразу же погрузился в сон – туда, где я мог хотя бы на время забыть о всех своих тревогах и печалях…
* *
