грубым языком. Постоянно слышалось одно непонятное слово "Сходка".
"Сходка" — красивое слово. Когда слышишь его, ощущается нечто залихватско-казачье. Так и представляешь себе пыльную площадь с церквушкой, взмыленных коней, казаков в синих штанах с лампасами, Гришку Мелехова с чубом выпирающим из-под козырька казацкой фуражки, станичного атамана и громкие крики "Любо!"
Здесь в спокойной, тихой, курортной Санта Маринелле было все иначе.
Огромное количество нищих эмигрантов и дефицит жилья привели к тому, что люди постоянно, едва ли не раз в неделю переезжали с места на место. Своеобразным символом этого городка стал мужчина катящий коляску с горой чемоданов и его жена одной рукой держащая ребенка, а другой придерживающая эту гору. Эдакая скульптурная группа в особом Санта-Маринельском стиле. Найденное, даже ненадолго, жилье казалось вершиной счастья. Время растягивалось даже безо всякой теории относительности. Одна неделя в квартире, где можно было просто прилечь, вытянуть ноги, осмотреться — казалась бесконечным сроком. Естественно, что никто никому своих адресов не сообщал, да и уследить за ежедневными перемещениями тысяч людей было невозможно. Поэтому в каждом городке было установлено место, где собирались сотни эмигрантов за новостями, почтой и официальными бумагами.
Вначале это мероприятие именовалось собранием на открытом воздухе. Но это звучало глупо и нудно. Нормальное английское слово "митинг", сильно отдавало коммунистическим душком и воспоминаниями о советских митингах с флагами и транспарантами. Потом кто-то пошутил "сходка". И слово прижилось. С тех пор эти ежедневные, без выходных мероприятия так и именовались сходками, безотносительно к казакам и Тихому Дону.
Наша Санта-Маринельская сходка как раз располагалась на небольшой площади с ориентиром в виде Casa Ebraica и "обрезательным" объявлением. Сюда к восьми часам вечера, мимо Терезы и устремлялись толпы "бывших советских".
Начиналось все по раз и навсегда заведенному распорядку. В начале на небольшое возвышение взбирался почтальон, доставал пачку писем и начинал выкрикивать фамилии. К нему, расталкивая толпу, неслись счастливчики, кому повезло получить весточку, словно треугольник с фронта. Некоторые не могли сдержать слез получая долгожданные письма от родственников из Союза, где часто оставались больные родители. Потом на импровизированную трибуну взбирался представитель ХИАСа — еврейской организации осуществляющей связь между американским посольством и осевшими в Санта Маринелле эмигрантами.
"Получили разрешение — добро" — радостно объявлял он. И дальше громким победным голосом Левитана начинал называть фамилии счастливчиков — победителей.
"Господин Розенблюм" — звучал раскатистый голос — "разрешение!"
"Господин Фельдман. Разрешение!"
Паузы между именами часто прерывались поцелуями, объятиями, победными криками — "Я знала, я знала. Нам поверят!"
Дочитав радостный список, представитель делал длительную паузу и потом, уже скорбным голосом произносил: "Позвонить".
В этот момент наступала гробовая тишина. Утихали даже радостные вопли счастливчиков.
Выждав еще немного мужчина начинал скорбно читать: "Господин Мехлис — позвонить. Господин Лифшиц — позвонить …"
Слово "позвонить" означало едва ли не смертный приговор. В 99 % случаев это значило — отказ. Эмигранты отлично это знали и потому каждая фраза представителя ХИАСа, словно эхом отзывалась горестными вскриками, плачем. "Нет, не может быть!" — раздавался истерический крик неудачника — "Мы все правильно написали. Это тут в Риме, в посольстве напутали! Надо писать Рейгану, он разберется."
В эту минуту в голову лезли мысли о приговорах народных судов 37 года и списки зачитываемые товарищем Вышинским."
"Господа, господа, не отчаивайтесь!" — успокаивал бившихся в истерике людей представитель ХИАСа — "Не все потеряно. Вы позвоните, вам объяснят порядок подачи апелляций и все будет хорошо. Они разберутся."
"Разберутся, как же, аки Сталин разобрался!" — словно в подтверждении своих мыслей, услышал я голос рядом.
Я обернулся и увидел седоватого мужчину лет пятидесяти. "Лев Аркадьевич" — представился он, поймав мой взгляд — "можно просто Лёва". Так мы познакомились. Потом на других сходках мы часто стояли вместе, обсуждая последние события."
Выждав немного, пока улягутся скорбные крики и быстренько ответив на парочку вопросов, представитель продолжал.
"Господа, поговорите с товарищами, которые здесь давно в такой ситуации, вам все хорошо объяснять. Кроме того сразу после меня будет выступать господин Миша… Извините уж вечно забываю вашу фамилию" — обратился он к какому-то человеку.
"Не важно, просто Миша" — в ответ послышался голос.
"Конечно, конечно" — согласился представитель — "Очень рекомендую прислушаться к мнению Миши и по возможности следовать его советам."
"А теперь продолжим" — буднично и деловито продолжал Представитель.
"Транспорт!" — Затем сделав небольшую паузу — "Я еще раз хочу вам напомнить! Не больше двух чемоданов на человека. Небольшая сумочка с самым необходимым в салон."
"Предупреждаю!" — грозным голосом продолжал он — "Не пытайтесь связывать по четыре чемодана в один тюк. Вы тут никого не обманете и не подкупите. Впрочем, у вас и подкупать то нечем. Лишние чемоданы будут просто выбрасываться. Запомните. Это не советская таможня. Никакой колбасы, никаких итальянских фруктов."
Угрозы и советы продолжались еще минут пять, после чего Представитель быстро и по-деловому начинал зачитывать фамилии.
"Финкельштейн — сюда, быстро, расписаться, поздравляю. Зильберман — сюда, не создавайте толкучку …"
В этот момент сходка уже гудела как улей. Кто-то что-то обсуждал, кого-то успокаивали. Новые неудачники уже искали старых и опытных товарищей по несчастью. Кто-то уже прокладывал путь домой. Толпа начинала потихоньку рассасываться. К этому времени зачитка транспортного списка заканчивалась и Представитель, довольный тем, что сходка прошла без особых эксцессов радостно объявлял: "На этом официальная часть собрания окончена и я передаю слово Мише, так сказать нашему внештатному сотруднику."
На возвышение быстро взобрался невысокий, полненький мужчина лет сорока, с аккуратной стрижкой густых черных волос.
"Господа, прошу не расходиться." — начал он — "Есть важное сообщение."
К этому времени собравшаяся толпа уже уполовинилась, но другая половина народа, наоборот, подошла поближе к возвышению, готовая внимательно слушать.
Миша был, как бы получше выразиться, неизбранным, но признанным вождем так называемых отказников. Кто такие отказники в Советском Союзе мы прекрасно знали. Кто такие отказники в Италии, мы познавали здесь в Санта Маринелле, на своей шкуре.
В Советском Союзе мы были уверены в одном неоспоримом факте. Стоит только нам покинуть империю зла, как нас тут же встретят радужные американцы, дадут отдохнуть, акклиматизироваться в гостеприимной Италии, потом наградят подъёмными долларами и увезут в желанную Америку. Вопрос "а на фига мы Америке?" — особенно не дискутировался, но ответ был в принципе готов. Подобен мыслям Шарика из Булгаковского "Собачье сердце" — "а на фига я понадобился профессору?"
"А может я красивый?" — думал Шарик.
"Наверное мы умные и красивые" — полагали советские евреи.
Насчет умные — это бесспорно. Насчет красивые, можно дискутировать.
К сожалению красивых в Америке было более чем достаточно, а места
