на бреющем полете «мессершмитт».
Было уже светло. Чурсин подошел к колее, прорытой при посадке пневматиками шасси. Умылся, намочил волосы, чтобы прогнать сон.
Старшина понимал, что нечего и думать о восстановлении самолета здесь, на месте посадки. Но, возможно, хватит времени и удастся его разобрать, вывезти из прифронтовой полосы. Для этого надо поднять машину на шасси. Иначе снизу нельзя добраться до основных узлов.
Старшина определил, в какую сторону почва имеет больший наклон, передвинул ремень на последнюю дырочку — вторые сутки без еды — и взялся за лопату. Он решил прорыть канаву, чтобы отвести от фюзеляжа подпочвенную воду.
В синеве неба безмятежно проплывали белые клочья облаков. Легкий ветерок шелестел в побуревшем осокоре. Если бы не распластавшийся рядом бомбардировщик, могло бы показаться, что и войны-то нет.
Но передовая была близко. Слишком близко. Из-за леса вместе с ветром изредка доносилась перестрелка. На юге глухо рокотала канонада.
Чурсин присел отдохнуть, прислушался. Внезапный шорох шагов за спиной заставил вздрогнуть, притаиться.
— О це ж машина так машина! Бока усе, як теля языком вылизав! — удивлялся низкий бас.
— Чудище! Теля, теля! — передразнил быстрый тенорок. — Этот теля как жмакнет стопудовой бомбой по макушке и, как это по-твоему, по-хохлацки, и усе! Р-р-раз! И вдрызг! А ты — теля!
— Та вин наш, бачишь, звездочка е, — добродушно отозвался бас. Его обладатель говорил не стесняясь, в полный голос.
Чурсин выглянул из-за фюзеляжа. Два солдата в накинутых на плечи шинелях рассматривали самолет. Один — высокий, массивный, судя по широкоскулому лицу, уже в летах. В его глазах, над которыми нависали густые, пепельного цвета брови, застыло восхищение. В руках он держал металлический бидон. Второй солдат был пониже, тонкий в талии, с рыжим чубом, вызывающе выбивавшимся из-под пилотки, насмешливо морщил слегка конопатый нос. Этому было всего лет двадцать. Он явно издевался над простотой своего товарища.
Пожилой увидел за самолетом старшину, толкнул спутника локтем:
— Бачишь, це ж летак!
Чурсин перешел на другую сторону фюзеляжа.
— Нет. Это наш брат, раз в пилотке, только из авиационных, — тихо пояснил другу рыжий. Он повысил голос: — Наверное, хозяин самолета? Угадал?
— Угадал, — усмехнулся Чурсин. — А вы с чем пожаловали?
— Да вроде бы экскурсия, так сказать. Вот мой Мыкола непутевый, у него и фамилия, кстати, об этом говорит, — Загубипалец, — все меня тянул: пойдем да пойдем. А то медведем жизнь прожил в глухом углу и дальше своего пальца, виноват, носа ничего не видел. Я говорю: не боишься, если фашисты на чистом поле увидят и шарарахнут снарядом? А он мне: «Сам артиллерист. Кто станет по двоим снаряды пущать?» Вишь, какой хозяйственный подход! А сам, между прочим, и на пушку совсем недавно вот так смотрел, как на эту машину. Главный шеф-повар, то есть заведующий котлом, в котором наша каша варится. А я против него так, малая величина. Всего-навсего некий Птахин, наводчик.
У чубатого слова вылетали быстро-быстро. Похоже, для него не составляло никакого труда говорить о чем угодно и сколько угодно. Высмеивал он товарища с совершенно серьезным видом, правда, лицо у него при этом непрерывно менялось. Птахин поворачивался то к старшине, то к своему товарищу.
Загубипалец стоял рядом и медленно краснел. Наконец вмешался, отстранил рукой Птахина:
— Эта бисова рахуба увесь вик так: клекочет та клекочет! А я вам скажу, товарищ…
— Чурсин. Иван Чурсин, — подсказал старшина.
— …А я скажу, вин за других ховается. З рассвиту каже: пидемо к самолету и бензину для зажигалок найдемо. Давай посуду. Ось воно як! — Загубипалец поднял бидон. — А это што ж, як кража!
Птахин расхохотался. Загубипалец, хмурясь, посмотрел на него.
— Ну, вот, есть ли у него путевое что и в фамилии и… с самого верху? Ничего! Для зажигалок? А сам бидон двадцатилитровый держит. Дурень! Я придумал бензину налить в бутылки, а туда соли. Вот и получится оружие ближнего боя с танками. А ты — зажигалки! Зажигалки, да не те!
Птахин безнадежно махнул рукой:
— Он парень что надо. Только вроде медведя: сначала думает долго-предолго, а потом догадывается, что к чему.
Загубипалец в сердцах сплюнул:
— Як молотилка! От скаженна дитына!
Не видно было, чтобы он очень сердился на друга. Наверное, привык к тому, что Птахин всегда и везде его разыгрывает.
От солдат Чурсин узнал, что оба они из артиллерийской части, которая прошлой ночью заняла позиции за лесом.
— Мыкола со своей арткухней расположился по эту сторону. Он и заметил самолет первым, показал мне. «Блыстить та блыстить!» — передразнил Птахин. — Командиру я доложил: так что можно получить дополнительный боезапас, то есть бензин высшей марки. Вот и пошли сюда. Да, похоже, невпопад.
— Бензину я вам дам. Только подкопать надо под плоскостью.
— Это мы можем! — быстро отозвался Птахин. — Мыкола, хватай лопату, действуй!
Загубипалец безропотно принялся рыть землю. Вдруг он разогнулся, спросил у Чурсина:
— Е в машине сто тонн?
— Меньше. Откуда тут сто! — поморщился Чурсин.
Тогда солдат повернулся к Птахину:
— И туточки сбрехав, шо все знаешь. Летал?
Птахин не смутился:
— А как же! Я во сне всегда летаю. Да так здорово получается, будто наяву! Проснусь, даже жалко станет. Вот об этом и говорил. А ты не спорь, копай себе. Командир сказал, чтобы одна нога здесь, другая там. Ишь, экскурсант! Словно на прогулке! Про войну забыл!
Птахин подшучивал над другом все время, пока солдаты по очереди копали землю, добираясь к бензобаку. Но Загубипалец по-прежнему не обижался.
Наполняя бидон, Чурсин не выдержал, вступился за пожилого крепыша:
— Ты, Птахин, за своим другом много что-то замечаешь, а сам не догадался веток с собой прихватить. Можно было бы лучше прикрыть самолет. Сам видел — блестит.
— А зачем его прикрывать? — удивился Птахин. — Через лес не увидят, за склад не примут. Да бомбовоз и так все равно погиб.
— Как это погиб? — вспыхнул Чурсин. — Кто тебе сказал?
— Он же залез по уши в грязь, значит, лететь не мог — раз, а потом, из болота его никакими силами не вытащишь — тяжел.
— Тогда я его зубами буду тащить, понял? Ты что ж, топаешь на восток без перерыва от самой границы и уже привык все оставлять немцам? А я не хочу, не желаю, понял?
Птахин не ожидал такого оборота, попытался отшучиваться:
— Мыкола, держить мэнэ, бо я тюкну его бидоном! Чуешь?
Загубипалец схватил его за рукав, притянул к себе.
— Не швыдко! Чого расходывся? От дурень!..
Птахин отошел быстро. Вскоре он виновато улыбался:
— Ты не обижайся, друг. Доля нам одна досталась. А я, может, потому и болтаю, чтобы заговорить тоску вот здесь, — он ткнул себя
