сердцем. Завоюйте его, околдуйте сердце человека, и вы удивитесь как он найдёт самостоятельно столько доводов ума для объяснения своего выбора, что вы столько не сыщите. Мы должны именно поразить. А деньги у меня есть. Деньги — пыль.
— Но кого поразить? — не мог взять в толк Бутенёв.
— Как, разве я не сказал? Будут не только европейцы, будут турки, Повелитель Вселенной одобрил. Главное — будет он сам.
Отторопевший Бутенёв так и застыл столбом. Уверившись, что Рибопьер не шутит, весь следующий день он истратил на обход посольств и представительств.
— Посол России просит вас посетить его со своей нацией. — говорил Апполинарий Петрович, как было принято.
Пришло, вместе с турками, четыре сотни гостей.
Ужин был сервирован по наивысшему разряду. Представленные кушанья — великолепны. Обстановка — сказочная.
Рибопьер не жалел ничего. Огромная терасса и сад были не только разнообразно украшены, но и освещены. Илюминация превращала вечер в день. Горели шифры императора и султана, а когда Рибопьер поднимал главный тост, то взмыли вверх сотни ракет, поскольку что за русский праздник без фейерверка?
— Не знаю как турки, — шепнул Бутенёв, — но наши европейцы уже потрясены, это точно. Семнадцать тысяч на салют, Александр Иванович!
— Воспринимайте это как дело не только культурное, но и политическое, — толковал ворчуну Рибопьер, — цель не в том, чтобы подданные султана пришли посмотреть как развлекаются неверные. Нужно, чтобы они ушли с чувством, что видели как живут люди. — выделил он последнее слово.
Меню включало восемь супов, сорок закусок, восемь мясных блюд, восемь рыбных, шестнадцать видов гарнира к ним, восемь видов дичи и тридцать два десерта.
Пили за всех государей, чьи представители находились в саду русского посольства. Турки не отставали (далеко не все они были мусульманами), и праздник удался на славу.
— Ваш повар превосходен! — хотел сделать приятное хозяину французский посол.
— Неудивительно, — ответствовал невозмутимо Рибопьер, — ведь это повар самого Талейрана.
Султан присутствовал, но инкогнито. Он поднялся в сад и наблюдал, скрытый листвой от чужих глаз.
Месяц спустя, когда разговоры о безумных русских немного утихли, посольство посетил сам сераскир султана, Хозрев-паша. Глава всех войск империи впервые за много лет чувствовал себя смущённо.
Оказалось, что его величество падишах, да живёт он вечно, никак не может выбросить из головы тот праздник и желает сделать такой же, но у себя.
— Вы понимаете, Рибопьер-паша, всё дело в вашей серебряной посуде. Падишах созвал всех ювелиров, они уверяют, что не могут сделать столько посуды за две недели ни за какие деньги, даже когда им пообещали отрубить головы.
Рибопьер ликовал и обещал оказать посильную помощь. Она выразилась в отправке всего: посуды из серебра, хрусталя и фарфора; слуг, от дворецкого и невозмутимого повара, до официантов и дюжин лакеев в полной ливрее; мебели, ради которой разворошили всё посольство.
Не найдя у себя подходящего помещения, или, вернее, не решаясь гневить чрезмерно сторонников старых обычаев, султан дал праздник на берегу, с азиатской стороны, где прямо среди деревьев выложили паркет.
Всё прошло замечательно, гости были восхищены подобным нововведением со стороны турка, а Рибопьер восхищён самим турком, чья особа заявилась одетая в русский казачий кафтан, с феской на голове из которой торчало обязательное бриллиантовое перо.
Султан был словно гость на собственном празднике, спрашивал назначение тех или иных предметов, неловко общался с чужими женщинами, всех благодарил и вскоре уехал.
На следующий день в посольство были возвращены все позаимствованные предметы, до последней мелочи.
— Поразительно, ничего не сломано и не утеряно, — заметил Бутенёв, лично проведя ревизию, — и славно. Значит, обошлось без жертв.
— Султан отличный малый, — ответил Рибопьер, — из которого лепят образ тирана. Но он желает добра, только не знает с чего начать. Наш христианский долг — помочь ближнему.
Выяснилось вскоре, что европейский образ жизни воспринят султаном серьёзно, с целью практического применения. Посланник по-секрету, то есть на ухо, рассказал Рибопьер-паше, что падишах любит кататься на Принцевы острова, с целью общения с женщинами ещё не принявшими ислам. Он просит несколько блюд европейской кухни, чтобы завтракать с ними как принято в Европе, и сколько-нибудь бутылок хорошего вина, до которого эти дамы весьма охочи. Александр Иванович немедленно исполнил просьбу, чем вызвал полное удовольствие у Владыки Востока. Просьбы приняли вид почти ежедневной ренты, отчего Рибопьер вскоре обнаружил, что запас его вин практически иссяк.
— Однако! — заметил посол императора. — Вряд ли кто ещё в мире мог бы похвастаться тем, что оттоманский падишах опустошил его погреб!
* * *
— А мы почему тогда дурака валяем? — прервал Степан рассказ Апполинария Петровича. — Надо было привезти двадцать бочек вина и сто ящиков бутылок вместо всех этих побрякушек. Падишах пришёл бы в восторг и…
— И нас утопили бы в этих бочках, а какое назначение придумали бы для бутылок даже думать не желаю. — ответил Пушкин. — Ты в своём уме, ваше сиятельство? Посла вашего убили, уважаемый султан, вот вам двадцать бочек для утешения, выпейте — полегчает. Так?
— Да, простите, — смутился Степан, — не подумал.
— Интересно другое, — заметил Безобразов, — никак не пойму, Апполинарий Петрович, как вам удалось разместить здесь четыреста человек?
— Да, правда. Я тоже о том подумал.
Посол тяжко вздохнул. Делать было нечего, пришлось рассказывать дальше, но эта часть повествования нравилась ему меньше и давалась труднее. По окончании, Бутенёв виновато развёл руки и замолчал, как ожидая решения.
Пушкин покраснел. Степан и Безобразов переглядывались, первый удерживая смех, второй невозмутимо. Некоторое время молчали.
Оказалось, что дом в котором их разместили и который был принят за посольство, не посольство вовсе. То есть посольство, конечно, но временное. А настоящее здание несколько поодаль отсюда. И не здание, а прямо дворец, купленный послом Булгаковым ещё при Екатерине Великой у венецианского посла. Островная Республика каталась к финалу и её владение
