птицы предсказывают ему почести и славу; орел предлагает ему перенести его к невесте на своих крыльях, олень золотые рога хочет прийти к нему на свадьбу:
Не разливайся, мой тихий Дунай,
Не затопляй зеленые луга,
Зеленые луга, шелков*ю траву!
Ой, по травушке ходит олень,
Ой, ходит олень — золотые рога.
Некому оленя убить, погубить,
Убить, погубить и поранити.
Ой, взялся, принялся един господин,
Един господин, разудал молодец.
Перед ним оленюшка взмолился:
«Не бей, не стреляй, разудал молодец!
Не в кое время тебе пригожусь:
Будешь жениться — на свадьбу приду,
На свадьбу приду, всех гостей взвеселю,
Паче всего — невесту твою,
Невесту твою, лебедь белую».
Свадебное величание, обращенное к жениху, славит его богатство, щедрость, силу и ловкость. Молодоженам предстоит жить в богатом доме, где пол — из серебра, а крыша крыта бархатом. Свадебные величания еще богаче, чем величания игровые, осыпают величаемых жемчугами, устилают их путь дорогими тканями («от терема до терема стелют ковры, да стелют бархатны»), разбрасывают вокруг них золото и драгоценные камни. Если эпитет в песнях лирических бывал прихотливо-выразительным, старался отыскать для упоминаемого предмета определения наиболее точные и индивидуализированные, то эпитет в песнях величальных стремился только к одному — поразить воображение слушателей ослепительным великолепием. Четкий ритм, двухкратный повтор каждой строки, как бы подчеркивающий и закрепляющий ее значение, настойчиво повторяющаяся музыкальная формула в напеве — все это нередко приближало величальную песню к заклинаниям, с безудержной щедростью призывавшим на головы величаемых все то богатое, яркое и дорогое, чего не было в реальном крестьянском быту, но что только в силах было создать народное воображение:
Сладко яблочко наливчато
Не по блюдечку катается,
Сахар с медом рассыпается.
Не по сахару речка бежит,
По изюму разливается вода.
Бережка у ней хрустальные
Есть сады-то виноградные
Что со к*линой, со м*линoй,
Сладкой ягодой смородиной.
В такой обстановке, по словам песни, предстояло жить молодоженам. Рядом с их жилищем стояла кудрявая «шапочистая» береза с диковинным колодцем под нею — «со студеною водою да с золотою пеною»; по реке к их воротам подплывали корабли с богатствами, звонили колокола; в доме ломились полки от золотой, серебряной и хрустальной посуды. И сами молодые были прекрасны и нежны друг с другом:
Не светел-то месяц он зарей взаходит,
Он зарей-то зашел вечернею.
Он считал же часты звездочки на небе,
Он считал, пересчитывал,
Одной звездочки не досчитывал.
Он ходил, искал свою звездочку.
Что заря вечерняя — свет Иван Иванович,
Звезда утренняя — Ольга Павловна.
На свадебном пиру величали и многих присутствовавших почетных гостей; тысяцкого славили за его знатное происхождение, богатство, семейное счастье: «тысяцкий — большой человек» ходил по морю черным кораблем, стоял в поле белым шатром, носил шубу, крытую сверху донизу соболями. Дружку славили за личные качества — ловкость, наряд, ум; гостью-девушку славили за красоту, изнеженность, хорошее воспитание, гостя-молодца — за красоту, богатство и щедрость. Особенно много песен бывало обращено к женатым гостям: песня одевала их в дорогой бархат, сопоставляла семейную пару и их счастливую домашнюю жизнь с золотом, серебром, с дорогим напитком— медом («как у рюмочки у серебряной золотой веночек»… «два стакана золотые, они медом налитые»).
Не забывали величальные песни и сваху со сватом.
Не от лесу от темного,
Не от листу зеленого
Только чернь чернеется,
Только бель белеется,
Только синь синеется,
Только крась красеется.
Это чернь-то чернеется —
Это кони вор*ные,
Это бель-то белеется —
На них сбруя серебряна.
Это синь-то синеется —
Все князья да бояры,
Это крась-то краснеется —
Это свахонька княжая.
Воспевались личные качества свахи и свата, их род, богатство, общественные заслуги их как устроителей и организаторов свадьбы.
Но случалось, что за свадебным столом звучали и другие песни. Все похвалы и величания должны были оплачиваться, а если полученное вознаграждение казалось певицам недостаточным — они принимались за насмешливые «корильные» песни. Тут могло достаться кому угодно: и тысяцкому, и женатым и неженатым гостям, и свату со свахой, и даже жениху с невестой, если они оказывали мало внимания своим гостям, особенно — певицам. В «ко-рильных» песнях все перечисленные было достоинства оборачивались своей противоположностью: вместо ума «величаемому» приписывалась глупость, вместо нарядности — лохмотья; тысяцкий оказывался неуклюжим разиней, сваха — грязной неряхой, дружка — жадным и вороватым и т. д. Иногда это бывали очень затейливые и мастерски построенные импровизации:
… У нас в огороде не сноп ли?
Да у нас сват за столом не без ног ли?
Да у нас в огороде не ушат ли?
Да у нас сват за столом не плешат ли?
Да у нас в огороде не мак ли?
Да у нас сват за столом не наг ли?
Да у нас в огороде не лук ли?
Да у нас сват не глуп ли?
У нас в огороде не хлеб ли?
Да у нас сват за столом не ослеп ли?..
Традиционные величальные песни интересны еще и тем, что при их просмотре видны те повторяющиеся черты, из которых русский человек когда-то складывал свой идеал, свой образ «положительного героя»: для любого члена крестьянской общины были обязательны трудолюбие, ум, ловкость, доброта, щедрость; кроме того, для семейных пар — любовь и верность друг другу, забота о доме, тщательное воспитание детей; для детей — уважение и любовь к родителям и для всех вообще — достоинство в поведении и манерах, «вежливость», умение вести себя и дома, и на людях.
Свадебный пир в разгаре. Мы сидим, свесив ноги с печки, смотрим, любуемся нарядами гостей и новобрачных, слушаем и записываем, записываем, записываем… И вдруг слышим снизу громкий голос «молодого»:
— А гостьи-то наши дорогие приезжие! Ишь ты, куда забрались!
Все головы оборачиватся к печке, на которую «молодой» указывает пальцем. «Дружка», плохо владея руками, наливает стаканы и, пошатываясь и расплескивая драгоценную влагу, пытается протянуть нам.
— Пейте, гостьюшки! Молодым здоровья прибавите!
Мы испуганно отстраняемся:
— Да мы непьющие!
— Ну, так пирожка. Рыбничка!
Хозяйка тут же с
