болезни возникал перелом, и он уже предчувствовал выздоровление, но затем он снова шел к ним (зачем? зачем он это делает?), и все начиналось сначала.
Вот и сегодня, когда Клава, видимо, прослышавшая про то, что с ним происходит, уговорила его пойти в поход, поначалу чувствовал себя вполне прилично, что-то даже очень глубокомысленно рассуждал о «Макбете», так что Олег Моисеевич — самый тут, конечно, умный человек — говорил ему потом всякие комплименты, чем еще больше поднял настроение…
Стало казаться, что Галя и чувство к ней, и эти визиты к ним в дом — все это иллюзия, от которой ничего не стоит избавиться. И вдруг на привале на него снова нашло, воображение начало работать, он увидел ее совсем рядом, стоящей у костра, такой близкой и, в то же время, недостижимой, вспомнил, что сегодня вечером обещал придти к ним, почувствовал, как оплетается вокруг него, как затягивается паутина, в которой он трепыхается.
Кирилл оглядывается вокруг. Его охватывает зависть ко всем членам группы. Как хотел бы он в этот момент поменяться с любым из них. Ну, вот хотя бы Федор Петрович (который, кстати говоря, кажется задремал, лежа на траве недалеко от Кирилла) — какие у него проблемы? Ему всегда все ясно. Или Клава — ей бы только командовать, или Олег Моисеевич — ему бы только порассуждать, или Нина… она, кажется, была чем-то больна, какая-то операция, что-то вроде даже нехорошее, но все это было давно, сейчас она, наверное, уже и думать забыла, вон как она там резвится с Татой и Варей… А у него… Кирилл закрывает ладонью глаза…
10
… А Федор Петрович, наоборот, открывает глаза, приподнимается на локте, смотрит на часы, удивленно поднимает брови, подносит часы к уху, трясет кистью, снова подносит часы к уху…
— Слушайте, сколько сейчас времени?
В ответ предлагается несколько вариантов, отличающихся друг от друга минуты на три.
Федор Петрович вскакивает.
— Значит, если я за временем не слежу, то вам никому и дела нет. Поезд через пятнадцать минут. Быстро. Собирайтесь. Бегом.
Все ахают, наскоро запихивают в рюкзаки вещи, наскоро попрекают друг друга: "Я же тебе говорил". "А я что? Я думала, мы на следующей электричке поедем, вижу — руководитель не торопится" «Он же сказа 17 35, ты помнишь, чтобы он когда-нибудь что-то менял?»… "Быстрей, быстрей".
Вот они уже двинулись, надевают на ходу рюкзаки, оглядываются — не забыли ли чего, идут быстрым шагом, потом трусцой, до станции-то здесь, действительно, — рукой подать. И я, пожалуй, не буду бежать с ними рядом, а воспользуюсь астральным своим телом (преимущество автора перед героями), обгоню их, поднимусь над вершинами берез на такую высоту, с которой мне сразу же откроется и косогор, спускающийся к платформе «Усово», и букашки машин, ползущие по Рублево-Успенскому шоссе, и обрыв над Москвой-рекой, и замоскворецкие дали, и устье Истры, и Архангельское, и Николо-Урюпино, и Петрово-Дальнее, и, может быть, даже знаменитый Московский хребет, который виден, правда, только в ясную погоду. Я охвачу взором все эти просторы и опущусь на платформу «Усово», чтобы посмотреть как приближается наша группа: все бегут — впереди Федор Петрович, за ним — Кирилл, которому только что казалось, что хода вперед нет, но и он бежит и ему "дается дорога", за ним — Варя, Тата… не буду всех перечислять. Они уже совсем близко, уже поднимаются на платформу, начинают сразу же раздеваться… "Могли бы так и не бежать, еще четыре минуты". " Это на твоих четыре минуты, а на самом деле сейчас тронемся"… рассаживаются. "Кирилл, вы со мной не поменяетесь, я не могу против движения сидеть". "Конечно, ради бога".
Кирилл усаживается у окна. "Как странно, — думает он, — после того, как сейчас пробежались, положение мое совсем уже не кажется таким безнадежным. С чего это я вдруг раскис: Галя так мила со мной, сегодня вечером я ее увижу, несомненно, она любит меня. Конечно, есть муж, но что поделаешь, Олег Моисеевич сказал бы "c'est la vie".
Раздается знакомое: "Граждане, наш поезд следует до станции Москва-Белорусская. Остановки по всем пунктам. Просьба в вагонах соблюдать чистоту и порядок. Не проходите мимо…"
Толчок, и вот уже поплыли за окном: косогор, спускающаяся вниз дорожка, на середине которой остановилась группа людей, домишки, склады, железнодорожный переезд…
Давайте же простимся с нашими героями (с некоторыми, впрочем, совсем ненадолго) и проделаем мысленно в обратном порядке весь пройденный ими путь: вверх по косогору, сквозь березняк, который я так и не взялся описать, по просеке налево через Барвихинский овраг, по липовой аллее, в конце ее взмоем вверх и попарим немного над Одинцовским оврагом, потом по просеке через Подушкинское шоссе, вперед, вперед до высоковольтных линий: сначала до второй, а потом и до первой. Дальше, мимо покрытого тиной озерка, по дороге, через волейбольную площадку, через овражек, по просеке, где густой ельник постепенно редеет и переходит в березняк, и вот уже видны заборы и дома поселка, площадка, на которой зимой становятся на лыжи, Можайское шоссе. И вот уже электричка, останавливающаяся у платформы «Трехгорка», дает начало новому движению, и новые группы, проходя по тропинке, пересекают Можайское шоссе и углубляются в лес, чтобы решать свои проблемы, ибо есть проблемы, которые не решаются ни усилием мысли, ни напряжением души, а только движением, только сменой оврагов и просек, ельников и березняков, рассветов и закатов, только чередованием разговора и молчания; полян, залитых солнцем и набухши ветвей, по которым барабанит дождь — движением, несущим в себе свой смысл и свое оправдание, движением, запечатленным в тысячах маршрутах, проложенных или еще неизвестных, пройденных или еще нехоженых, не названных или уже поименованных: Малино-Опалиха, Ходжах-Дагомыс, Фирсановка-Подрезково, Эдиган-Артыбаш, Ромашково-Раздоры, Трехгорка-Усово.
Мария Иванна и ее кредо
Если бы кто-нибудь попытался сформулировать жизненное кредо Марии Иванны Титовой, то сделать бы это не представляло особого труда, поскольку кредо было просто и умещалось в три слова: все люди сволочи.
Не возьмемся сказать, в какой момент открылась ей истина, давшая надежный ориентир в скитаниях по волнам моря житейского, но с этого момента Мария Иванна не уставала дивиться тому, как щедро дарит жизнь подтверждения сделанному ею открытию. Она находила их на улице, в транспорте, в обществе знакомых и близких: всюду, куда ни заносила ее судьба, во всем, на что ни обращала она взор свой.
— Подумайте только — говорила она, входя в кухню и обращаясь к сидевшим там родственникам-какие все-таки
