Как говорится, попадал белке в глаз. Браконьеры боялись его крутого характера. Несколько раз в него стреляли.
Лес он знал, как свои пять пальцев. А к охотничьему промыслу пристрастил и внука, то есть Серегу, в котором не чаял души и постоянно таскал его с собой и летом, и в зимнюю пору. Но уже давно сам на охоту не ходил. Годы и хвори брали свое. Стало слабнуть зрение. А очки он принципиально не носил. С плохим зрением на охоте делать нечего. В лесу осталась охотничья избушка, в которой ночевали охотники. Перед охотой и после они обязательно заезжали к нему. После охоты, конечно, с трофеями. Серега мог пропадать на охоте по двое-трое суток. Лес нисколько не пугал его. Возвращался он довольный и с дичью. Дед гордился внуком. И говорил, что лучше бы пошел в лесники. На охоту Серега отправлялся и с компаниями, но чаще всего один, поскольку не выносил всенощных охотничьих пьянок. И охотничьего бахвальства.
— Постарел дед, — грустно сказал Серега, когда они остановились возле дома. — Годы свое берут.
Дом был из круглых бревен, почерневших от времени. Дед говорил, что его перевезли из Якоря на тракторных салазках.
— Забор, видишь, как пьяный, наклонился. Столбики сгнили. Раньше такого у деда не увидишь. До всего доходили руки.
Калитка тоже еле держалась, уныло наклонившись к земле.
— Поправить бы надо. Как ты думаешь, Пахом? Любишь рукодельничать, побренчать инструментом?
Пахом согласился. Хотя никогда в своей жизни не занимался плотничьим ремеслом. Деревенская жизнь его не прельщала. Он был сугубо городским обывателем. Попадая в деревню, через день-другой он начинал скучать. Его тянуло в город. Вот эти избы, коровы, гуси и свиньи, пасущиеся на улице, возможность в любое время наступить в коровью лепешку. Фи! Нет, это не для него. Даже свежий воздух не прельщал. Им можно надышаться и в городском парке.
— Внучек! Сереженька! Золотиночка ты моя!
С крыльца спускалась старушка, низенькая и полноватая. Лицо у нее было в глубоких морщинах. Доски старого крыльца скрипели при каждом ее шаге, и каждая доска издавала свой неповторимый звук, как будто бабушка играла на пианино мелодию крыльца. Просеменила к калитке, которую уже успел открыть Серега, положила ему узкие ладошки на грудь, ткнулась в него лицом и заплакала, тихонько подвывая. Предчувствовала, что немного теперь ей доведется видеть внука.
— Чего ты, баб? Перестань! Ну, чего ты?
— Ой, Сережа! Много ли мне тебя еще придется видеть! Совсем я уже старая.
Она промокнула глаза платком. Нос ее покраснел.
— Пора уже! Зажилась! Мне же восемьдесят четыре уже. Зажилась на свете!
Она подняла глаза на внука. И глаза ее засияли по-молодому и по-доброму. Внук для нее был сейчас самым любимым существом. Потом перевела взгляд на Пахома и кротко улыбнулась. Так способны улыбаться добрые люди, которые в других тоже видят добрых людей. Пахом улыбнулся ей.
— И чего мы стоим? В дом пойдемте! Проголодались с дороги-то. Ох, я дура старая!
Они закрыли машины, достали из багажников маленькие рюкзачки, в которых было только самое необходимое. И пошли следом за ней.
— Пахом! Голову наклоняй! А то тут двери низкие, — предупредил Серега. И пальцем показал вверх.
Предупреждение было сделано вовремя, поскольку Пахом привык, что в любую дверь можно заходить, не наклоняясь, конечно, если это не палатка или шалаш какой-нибудь. В последнее мгновение, уже занеся ногу за порог, он вспомнил о предупреждении и резко наклонил голову. Хороший шишкарь, чуть-чуть он замешкайся, был бы ему обеспечен. Зато Сереге бы доставил удовольствие.
— Где дед-то? — спросил Серега. Он крутил головой, осматривая комнату.
— Да вот пошел договариваться на счет дров, сам-то уже не готовит. Сил уже нет.
Бабушка вздохнула. Собралась пустить слезу, но передумала.
— На службе-то его по-прежнему уважают. Бесплатно дрова привезут и на чурки попилят. Только за бензин и возьмут. А станешь больше предлагать, руками замашут. «Да чтобы с Иваныча! Ничего не возьмем!».
— Какие благодетели! — усмехнулся Серега. — Хоть дрова заработал!
— Вы пока молочка попейте! Хорошее парное молочко!
Бабушка засуетилась возле стола. Поставила бокалы, налила молоко.
— Утречком соседи приносят. А к обеду я уж что-нибудь и сварю. Мы с дедом-то утром чай забеленный только! Какой утром аппетит!
Стол был небольшой, самодельный. Накрыт клеенкой, порезанной в нескольких местах.
Медленно и протяжно заскрипела дверь. Как будто она открывалась сама.
— А вот и дед! — воскликнул Серега и отодвинул к центру стола бокал с недопитым молоком. — Легок на помине!
— С приездом, молодые люди! Машины-то у вас какие!
Это был довольно высокий и плотный старик. Прямо на голое тело было надето черное хэбэ. Улыбнулся. Во рту у него были только четыре зуба передних: два нижних и два верхних. Зубы были желтые. Дед курил, а вот зубной щеткой не пользовался. Серега поглядел на Пахома, подмигнул ему.
— Предлагал ему поставить протезы. Но его же в город не вытащишь, — сказал он. И снова повернулся к деду.
Дед скинул галоши. Поправил их, чтобы стояли ровно.
— Мне нечего твоими протезами жевать, — прошамкал он. — Бабку только если укусить!
Хотя говорил он довольно отчетливо, произношение некоторых звуков выдавало отсутствие зубов. Щеки и подбородок были покрыты щетиной.
— Мясо оказывается вредным. А корочку я в супчике или молочке размочу. И как дите его шамкаю.
— Дед! Где у тебя тут пила, топор? Поправим твою крепостную стену. А то скоро упадет.
Дед присел на табуретку, покрашенную толстым слоем синей краской. Видно, ее перекрашивали не один десяток раз. Табуретка скрипнула.
— Чего ее поправлять? Хай, она падает! Мне не от кого отгораживаться.
— Свиньи, телята забредут во двор. Не дело это дед. Ты же хозяин!
Дед усмехнулся. Посмотрел пристально на внука.
— Так-то оно так! Бабка вон постоянно ворчит. Да мне ее ворчание…
Он посмотрел на жену. Бабушка включила круглую электроплитку и поставила на нее кастрюлю с водой. Сейчас таких плиток в магазинах не увидишь.
— Тебе хоть кол на голове теши, старый! Всё бесполезно!
Друзья вышли во двор. Потянулись! Всё-таки дорога утомила их. Но заваливаться спать не желали. Возле покосившегося сарая лежали доски, чурки. Они стали их перекидывать и подбирать столбики. Для этого пришлось перекидать почти всю кучу. Ровные сосновые столбики.
— Будем стучать погромче! — сказал Серега. — Чтобы все аборигены знали, что к Вахмяниным приехал внук с другом. Сейчас начнут собираться.
Он вынес из сарайки пилу и топор. Потрогал лезвие топора.
— Васильевна! Аюшки!
Возле забора стояла сухонькая низенькая старушка с остреньким, как клювик, носиком. Голова прикрыта старомодным платком.
— Внуки приехали никак?
— Вот! Приехали! — гордо
