люблю, милый мой! Ты самый лучший.
Он положил ее на скамейку и стал задирать ей юбку. Они, не переставая, целовались. Это был бесконечный поцелуй.
— Оба-на! Отодрали кабана! Вся деревня трабана!
Как гром, раздался голос над ними. Они попытались вскочить, но сверху его крепко прижали коленом. Рука держала за шею.
— Дальше мы уже сами управимся! Не кочегары мы, не плотники!
Максимов и Дрищенко схватили парня под руки и поволкли к клену, несколько раз по дороге ударив его под дых, чтобы не трепыхался. Старикова поставила ногу на лицо девушке, которая пыталась подняться. На подошве была грязь.
— Лежи, сука! Попробуй только дернись!
Филиппов приспустил джинсы. Сдернул цветные трусы.
— Сань! Там в пакете мой инструмент! Достань, пожалуйста! Чтобы мне не отвлекаться!
Он пристроил между ног полуметровый черный имитатор и стал рукою водить вперед-назад, как бы занимаясь мастурбацией. При этом постанывал.
— Ну, давай, хороший мой! Нравится, детка? Ну, тогда поперли! Обрабатываем первую дырочку! А потом другие!
Он резко загнал имитатор ей между ног, даже не сняв с нее трусиков. Девушки громко завизжала.
Дрищенко и Максимов, поставив парня на колени, привязали ему руки к клену, и вдвоем стали снимать с него брюки. Старикова шла к ним с пакетом. Достала их имитаторы.
Заржали. Иго-го-го!
Пахом повесился в последних числах сентября на пустыре, завязав на суке старого корявого клена ремешок от спортивной сумки, с которой он ходил в университет. По ночам даже отчаянные смельчаки не решались пройти через этот пустырь. Его нашли утром. Сумка с эмблемой сочинской олимпиады стояла возле его ног. В ней было несколько учебников и тетрадей с конспектами. Посмертной записки ни в сумке, ни в карманах не было. Ах да! В сумке еше был сложенный в несколько раз глянцевый плакат с объявлением выступления гениального художника Ивана Гогова в Чернореченске. На фотографии у мужика почему-то не было одного уха. Вещи отдали родителям. Дела заводить не стали.
