поспешила к себе.
Затворив наверху за собой дверь, я почти что сорвал с себя сюртук и вытащил из-за пояса конверт, темный и влажный от пота. Я сел на кровать, положил его рядом с собой на покрывало и некоторое время без единой мысли в голове неотрывно глядел на него. Конверт, кровать и вся комната плыли у меня перед глазами.
Через три четверти часа снизу донеслись голоса – это Надежда Кирилловна провожала знатного гостя, который соблаговолил исчезнуть с нашего порога так же внезапно, как он на нем появился.
Глава VII
Я сошел вниз и направился в столовую.
Тетка выглядела расстроенной и уставшей. Она, сперва резко отчитав горничную за свойственную той нерасторопность, а затем сославшись на мигрень, удалилась на свою половину дома.
Я вышел в переднюю и встретился с Аглаей, спускавшейся по лестнице.
– Что вы думаете о прогулке, любезная сестрица? – с легким поклоном спросил я. – Погоды-то какие стоят!
– Охотно, любезный братец, – подыграла мне девушка. – Маша, принеси-ка мне мою шляпку, перчатки и зонтик…
Мы минули ворота усадьбы и по большой улице, засаженной старыми липами, вышли к площади.
Данилевский уже был на месте.
– Дружище, вы были совершенно правы, – после взаимного приветствия вполголоса заговорил я. – Ваши познания в детективном деле, дорогой мсье сыщик, принесли весьма недурные результаты.
– Что? Вы что-то нашли? – Данилевский переводил вспыхнувший азартом взгляд с меня на Аглаю.
Стараясь не привлекать постороннего внимания, я приложил палец к губам.
– Подождем еще Ли…, гм, Олимпиаду Андреевну, – исправился я, почувствовав, что краснею, – и тогда мы все расскажем. Найти бы еще место, где нам бы никто не помешал…
В эту минуту к нам, ослепительная, как и всегда, с зонтиком от солнца в одной руке и с несессером в тон платью – в другой, подошла Липочка.
– Здравствуйте, господа! Неужели вы нашли что-то важное? – безотлагательно перешла она к делу.
Данилевский предостерегающе поднял вверх указательный палец:
– Подождите, друзья! Не здесь!
– Ну, расскажите же, Миша! Что же вы тянете? – сгорала от любопытства Липа.
Я посмотрел на Данилевского:
– Что ты предлагаешь?
– А не поехать ли нам покататься? – ответил он. – Дамы, ведь господин Барсеньев еще не успел толком посмотреть Москву, не так ли?
Девушки улыбнулись.
– А поедем, – согласился я и уже поднял было руку, чтобы окликнуть первого попавшегося на дороге извозчика, однако Данилевский тут же остановил меня.
Он перешел на другую сторону улицы, потом пропустил пару экипажей и, наконец, остановив небольшую крытую карету, пошел о чем-то договариваться с возницей.
– Прокатимся-ка до Таганки, – сказал он, вернувшись к нам и провожая нас к повозке, – у нас будет достаточно времени для разговора. Да, и правьте полегче, милейший, – крикнул он кучеру перед тем, как запрыгнуть внутрь, – мы совершенно не торопимся, а барышни не любят тряску!
Мы сели.
Карета тронулась.
Дрожащими руками – не то от толчков экипажа на булыжниках мостовой, не то от волнения – я вынул из-под полы сюртука пакет.
– Может, обойдемся без драматических пауз? – видя мою нерешительность, проворчал Данилевский.
Я, выдохнув, сломал большую сургучную печать, скреплявшую конверт.
В руках у меня оказалась пачка листов с одинаковыми гербами на полях. Я просматривал их по очереди, а затем передавал Данилевскому. Это были векселя старого князя Кобрина – толстая пачка расписок о финансовых обязательствах на бланках Общества взаимного поземельного кредита. Тусклый свет, сочившийся через грязное, заляпанное окошко кареты, освещал потрепанные и пожелтевшие от времени бумаги. В глазах у меня зарябило от неровных строчек с описанием имущества, попадающего в залог, от числа нулей в проигранных суммах, от нетвердой подписи князя, похожей на большого мохнатого раненого паука.
Последний документ заставил меня вздрогнуть.
В руках я держал ровный плотный лист шершавой на ощупь гербовой бумаги, мелко исписанный с обеих сторон.
В самом верху листа изящным почерком были выведены слова: «ДУХОВНАЯ ГРАМОТА».
Я молча развернул свою находку и показал ее друзьям.
Все на мгновение замерли.
– Боже мой, – только и прошептала Аглая.
– Ну и дела, – присвистнул Данилевский, наклонившись к документу, который я держал в руках. – Неужто завещание? Нет, так ни черта не разобрать! Давай, читай! Только тихо!
Я устроился поближе к свету и в полутьме экипажа принялся разбирать рваные от тряски бурые чернильные кружева из букв:
– «Духовная грамота фридрихсгамского первостатейного купца и судовладельца, потомственного почетного гражданина Петра Устиновича Савельева. Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь! Разделение родным своим и благословение, кому чем владеть…»
Сидевшая напротив меня Аглая всхлипнула.
Липа ласково положила ладонь на руку подруги.
Тем временем я продолжал:
– «Жене своей, Надежде Кирилловне Савельевой, завещаю половину своего состояния, принадлежащие мне московские дома, а также имение на Клязьме, а также землю, сдаваемую внаем, а также кожевенную фабрику на реке Москве со всем строением и землею, и мои торговые лавки, а также банковские бумаги Московского учетного и ссудного банка на сумму в двести тысяч рублей серебром, из которых бумаги на сто тысяч рублей должны быть сохранены и выделены дочери моей, Аглае Петровне Савельевой, в роли приданого по достижении ею возраста восемнадцати лет…»
– Клянусь весами Юстиции! Да вы, барышня, оказывается, завидная невеста, – невесело пошутил Данилевский.
– Была, – кивнула ему моя кузина.
– «Сестре же моей, Анне Устиновне Барсеньевой, отписываю поташное производство в Самаре со всем строением и землею, мыларню для пряжи и красильню при ней, а также нефтяные разработки у горы Сура-корт. Племяннику же моему, Михаилу Ивановичу Барсеньеву, отписываю три парохода, а также лесопилку в Самаре…» – прочел я и остановился, чтобы перевести дух.
Лицо мое пылало.
– Вот видите, Мишенька, – сказала Аглая, – и вас батюшка тоже не обделил милостью.
– «Родственнику моему, – продолжил я чтение, – Илье Осиповичу Савельеву, отписываю десять тысяч рублей. Приказчикам моим, Стратону Игнатьевичу Огибалову и Арефию Платоновичу Шепелевскому, за долгую и преданную службу отписываю по две тысячи рублей, а слуге Тихону Трофимовичу Иванникову – тысячу рублей. Также оставляю восемьдесят тысяч рублей далее упомянутым богоугодным заведениям и монастырям, коим завещаю поминать меня в молитве по заупокойной записке, поданной моими душеприказчиками».
Завершалось завещание красивой, аккуратно выведенной подписью: «Фридрихсгамский первостатейный купец и судовладелец, потомственный почетный гражданин Петр Устинович Савельев», которую дополняли чуть измененные слова молитвы:
«Да будетъ такъ присно и нынѣ».
Края подписи, с каждой строчкой становясь все уже, сходились клином к центру страницы, делая текст похожим на старинную летопись.
В последней строке ровно посередине листа стояла только уверенная точка.
Лошадь неторопливо тянула по ухабам мостовой мерно покачивавшийся скрипучий экипаж. Мы, глядя на
