– Подумать только! – На сей раз в голосе Роусы звучит непритворное восхищение.
Он отмахивается, но по-мальчишески заливается краской.
– Я не допущу, чтоб сельчане голодали. Иной bóndi засечет своих людей до полусмерти и сдерет с них три шкуры. Но я не тиран, хотя кое-кто в Стиккисхоульмюре и считает меня таковым.
– Эйидль? – тихо спрашивает Роуса, припоминая фигуру в черном.
Йоун хмурится.
– А еще Олав, прихвостень его. Они называют меня злодеем.
Пьетюр фыркает.
– Эйидль по самую макушку набит навозом. Он ему глаза застит, вот все и кажется дерьмом.
Роуса невольно хихикает.
Йоун тепло улыбается ей.
– В поле пахать – дело неблагодарное. Земля здесь сплошь камни, пепел да песок. Но оно того стоит. Иначе у нас челюсти сведет от сушеной рыбы. – Он зачерпывает пригоршню сернистой земли и развеивает ее по ветру. – Нравится тебе рыба?
– В общем, да.
– Ха! Лгать грешно. – Однако лицо его сияет и кажется совсем юным. – Страшная дрянь. Хорошо, что у нас есть баранина. – Он заговорщически склоняется к ее уху. – Мальчишкой я даже крыс ловил, лишь бы не питаться рыбой. – И хихикает. – Только погляди, Пьетюр, какие у ней глаза! Да не придется тебе крыс есть, Роуса.
– Я в роскоши не жила и не слишком привередлива.
Йоун легонько трогает ее пальцы.
– Это ты еще травы не пробовала, Роуса. У нее вкус солнца. Мои коровы и овцы самые выносливые во всей округе. Датчане за них двойную цену дают. На-ка. – Он срывает золотистую метелку и кладет ей на ладонь. – Съешь.
Неужто он ждет, что она будет жевать сено, как овца? Роуса в изумлении глядит на него. Йоун, не мигая, – на нее. Она медленно засовывает стебелек в рот, жует. Словно жук царапает горло шипастыми лапками. Йоун внимательно наблюдает за ней. Она разжевывает метелку, сглатывает.
Он поднимает брови.
– И?
– На вкус как… солнце и море. – Она силится не закашляться.
Йоун хлопает в ладоши и заливается смехом, как ребенок.
– Пьетюр! Пьетюр, поди-ка сюда. Ей понравилась трава.
– Дешево же тебе обойдется жена, которая любит корм для скота.
Они смеются. Горло Роусы как будто скребли ножом.
Йоун настаивает на том, чтобы она тоже взяла косу. Он ничуть не похож на того Йоуна, который сверлил ее свирепым взглядом и запрещал подниматься на чердак. Мягко придерживая ее руку своей, он показывает, как описывать косой широкие дуги то в одну, то в другую сторону, как поймать верный ритм, чтобы лезвие входило в гущу стеблей, точно в масло. Спиной и бедрами Роуса ощущает, как он прижимается к ней, и это рождает в ней смущение и жар.
Пьетюр идет следом, собирая сено в охапки, перевязывая их длинными стеблями и прислоняя готовые снопы друг к дружке, чтобы они сохли, вызревали и пухли на солнце.
Йоун то направляет руку Роусы, то приобнимает ее за талию. Она застывает от его прикосновений, и все ее тело гудит, словно обточенная ветром ракушка. Роуса медленно выдыхает и закрывает глаза, но не может разобраться в путанице своих чувств и понять, что так кипит у нее внутри.
Йоун, кажется, даже не видит замешательства Роусы. Заглянув в ведерко с dagverður, он издает радостный возглас, но тут же говорит, что в другой раз ей следует быть побережливей.
– Этих запасов нам на всю зиму должно хватить, не то придется глодать одну сушеную рыбу.
Комок страха в груди Роусы понемногу тает. Йоун улыбается ей, и оба они с Пьетюром смеются. И все же, стоит ему потянуться к ней, чтобы убрать упавшую на лоб прядь, как смех ее тут же обрывается, и горло сдавливает.
На скулах у него набухают желваки, но он отдергивает руку и отворачивается.
Роуса лепечет извинения, но слова ее беспомощно повисают в воздухе.
Пьетюр снова берется за косу, собираясь вернуться к работе. Йоун, прищурившись, смотрит на море. Роуса отчаянно силится придумать, что же ей такого сказать, чтобы стереть эту раздраженную мрачность с лица мужа.
Неожиданно она говорит:
– По дороге сюда я встретила двух женщин.
– Кого? – Тон Йоуна резок, как хлыст.
– Гвюдрун и Катрин. – Роуса накручивает на пальцы стебелек и дергает его с такой силой, что кончики пальцев обжигает болью.
– Гвюдрун – смутьянка, да и Катрин я бы доверять не стал. – Он сжимает кулаки. – Это неподходящая компания для жены bóndi. Нечего тебе с ними знаться. Они тебе голову заморочили.
Роуса еще туже накручивает стебелек на пальцы, и они окрашиваются алым.
Йоун берет ее руку в свою и распутывает травяную петлю. Его пальцы грубы на ощупь, большие ладони подрагивают от сдерживаемой силы.
– Что такое?
– Они сказали… Они сказали…
– Что они сказали?
В его голосе металл, и она вздрагивает.
Йоун вздыхает и трет глаза.
– Роуса, меня ждет неубранное поле. Что они сказали?
– Они сказали, что… что ты никого не пускаешь к себе.
– Я не могу звать в дом каждого встречного.
Она сильно прикусывает губу, чтобы та не дрожала. Но Йоун тянется к ней и осторожно высвобождает губу большим пальцем. Роуса застывает и ждет, пока он уберет руку.
– Ты не станешь приглашать этих женщин в гости, – мягко, почти ласково произносит он, поглаживая ее по щеке. – Хорошо?
– Но с кем же мне общаться?
– Посмотри на меня, Роуса, – говорит Йоун с нотками стали в голосе.
Она отворачивается от растворяющейся в бесконечности морской глади и натыкается на его шершавый каменный взгляд.
– Я видел, как сплетни губят человека. Ты должна понять. – Он вздыхает. – Анна… Я предупреждал ее. Ей стоило меня послушать.
Роуса молчит, и Йоун склоняется к ней. Она отодвигается.
– Останься ты при церкви, Роуса, и жизнь твоя протекала бы в уединенной молитве и труде. Мне думалось, что ты будешь рада…
– Я рада. Просто…
– И в чем тогда дело?
– Ни в чем, только…
– Что? – рычит он.
– Мне… – сдавленно пищит она. – Мне что-то послышалось.
– Послышалось?
– Это было похоже на… Мне показалось, я что-то слышала.
Йоун громко сглатывает.
– Где?
– На чердаке. Но дверь была заперта, и я не…
– Ты не входила туда? Я тебе запретил, Роуса! Ты дала мне слово.
– Я не входила! Но…
– Но?
