как меч с характерным стуком обрушился на его нагрудник.
Мибу с облегчением отвернулся. Наблюдать за этим поединком было для него слишком большим напряжением. Сквозь распахнутые настежь двери спортивного зала он увидел переливающуюся на солнце полоску моря.
«Если вы обращаете на него внимание, значит не полностью выкладываетесь на тренировке», – вспомнил он слова Дзиро, сказанные в самом начале.
Пароход, на котором плыл Киноути, должен был прибыть около часу дня. На расписание особо полагаться не приходилось, поэтому Дзиро, Ямагиси и Мурата вышли из Энрюдзи сразу после обеда.
Пароходная пристань находилась на южном краю залива Отаго – по эту сторону туннеля, но пешком получалось приличное расстояние.
Остальные коротали время в жарком влажном воздухе главного зала.
Дышать было нечем. Со всех сторон раздавалось пение вездесущих цикад.
Их было тридцать пять, полуголых, усталых, большинство просто лежали на татами, кто-то сидел у окна, кто-то играл в карты. Одно окно почти полностью заслоняли листья платана, прозрачные в ярком солнечном свете.
По голым спинам струился пот. Лениво ходили взад-вперед круглые бумажные веера. Блики света играли на молодой коже, скрытые под ней мышцы волнистым рельефом напоминали корни деревьев.
Алтарь с золотой статуей Будды стоял в дальнем конце зала. Он утопал в дневном полумраке, тускло мерцали ажурная позолота и золотые атрибуты.
Молодым людям надоело развлекаться, ударяя в «деревянную рыбу»[17]. Отупляющая усталость, которая лишала их дара речи в первые дни тренировок, уже не валила с ног. Во время отдыха они лежали или сидели, берегли силы; и сила накапливалась в них, как дождевая вода в подземном бассейне.
Кагава сидел в углу, прислонившись к стене, и наблюдал за товарищами. Он отдавал должное Дзиро, понимая, что не каждому под силу тянуть на своих плечах такой лагерь. С тяжелым сердцем он признавался себе, что Дзиро обладает всеми качествами сильного лидера и при этом не забывает уделять пристальное внимание мелочам.
Кагава не мог объяснить себе, зачем участвовал в этих тренировках. Разумеется, он хотел перед всеяпонскими соревнованиями потренироваться, улучшить технику. Но собственная молчаливая покорность была ему противна. В течение последних дней – это стало для него неожиданностью – он не мог устоять перед улыбкой Дзиро и раз за разом подчинялся той мощи, которая чувствовалась во взгляде капитана. И вот уже прошло восемь дней.
Вдруг его охватила ярость, он чуть было не запел для разрядки, но не знал подходящих песен, и вместо этого хрипло выкрикнул:
– Эй, может быть, сходим искупнемся?
Лежавшие на полу юноши лениво подняли головы.
Предложение не сразу дошло до них, отупевших от жары и тренировок. Но вот один, будто пробудившись ото сна, закричал в ответ, как отважный повстанец:
– Отличная идея! Давайте, давайте искупаемся!
– Но капитан запретил.
– Я знаю.
– А зачем тогда предлагаешь?
– Это наш шанс, – сказал Кагава с ухмылкой. – Предоставьте все мне. Я же не дурак и не хочу, чтобы нас поймали. Во-первых, пароход наверняка опоздает. Во-вторых, мы не будем купаться долго, так, окунемся разок, чтобы чувствовать себя получше. Мы успеем вернуться, помыться и сделать вид, что ничего не было. Глупо сидеть тут и ни разу не сходить на море, когда оно у нас прямо под носом. Нашим тренировкам одно непродолжительное купание не помешает, обещаю. Вы поймите – это наша единственная возможность, другой не будет. Я знаю, как вы все хотите купаться! Можете мне не рассказывать.
– Но у нас даже плавок нет.
– Купайтесь в трусах, кто вам мешает? Здесь же не курортный пляж.
При виде реакции товарищей Кагаву охватило приятное нервное возбуждение. В отличие от приказов Дзиро, его призыв посеял в их сердцах смятение: сначала появились легкие, покалывающие, в чем-то даже восхитительные угрызения совести; потом пришел страх, сменившийся нерешительностью, которая в конце концов обернулась безрассудной смелостью.
– Пойдемте уже! Чего мы ждем?
Стукнув себя несколько раз по голой груди, он поднялся на ноги – в его душе вспыхнуло дружеское чувство к Дзиро. Он делает это только ради Дзиро. Ему наплевать на всех остальных. Он постоянно вел с Дзиро внутренний диалог: «Не пойми меня неправильно. Я делаю это ради нашей дружбы. Ты уверен, что тебя никто не понимает, но ведь бывают и обратные ситуации, когда не понимаешь ты сам. Да-да, даже ты иногда не в состоянии понять другого человека. Тебе нужен противовес – то, что хоть в какой-то мере будет тебе угрожать. Ты должен чего-то бояться. Это тебе придется усвоить прежде всего…»
Некоторые студенты поднялись, некоторые встали, но потом опять уселись. Не спуская взгляда с Кагавы, они вполголоса обсуждали его предложение. Желание пойти на море искупаться разгорелось в них сразу, как китайская шутиха. Они отходили в сторону, чтобы не обжечься; убегали, однако снова возвращались.
Кагава наблюдал за ними, как наблюдают за карпами в садовом пруду. Он и прикормил их, как карпов, – бросил кусок, и они все устремились к нему. В конце концов, им всем хотелось одного и того же.
– Ну вот и хорошо, – сказал он, словно подтверждая то, что в подтверждении уже не нуждалось.
Все встали, только Мибу остался лежать на полу.
– У тебя что, живот болит?
– Ничего у меня не болит. Я просто не пойду с вами. – С этими словами Мибу сел. Он выпрямил спину, глаза его метали молнии. Кагава увидел в этих глазах Дзиро.
– Ладно. Не пойдешь так не пойдешь.
И Кагава, наклонившись вбок, описал рукой широкую дугу на манер танцовщицы из группы поддержки – этот жест даже ему самому показался слишком наигранным, – после чего первый, обгоняя всех, побежал к выходу. Прямо перед ним расстилался залив Отаго, сияющий в ослепительных лучах солнца. А дальше был огромный запретный горизонт, обремененный тяжелыми летними облаками.
Остальные, голые по пояс, устремились за ним – сначала вниз по храмовой лестнице, затем с шумом пересекли белую пустынную автостраду и рассыпались по жарким безлюдным пескам, окаймляющим залив.
Оставшись один, Мибу буквально затрясся от злости.
Он даже не смотрел в сторону моря, ему стало не до того – он думал о капитане. Он сидел в одиночестве, страдая от боли и обиды за Дзиро. Солнечный луч горящей чертой толщиной с палец падал через окно на татами. Ах, как бы Мибу хотел превратиться в татами и поджариваться вот так на солнце.
Шло время. Но как медленно оно тянулось! Мибу терзала острая боль из-за ущемленной чести Дзиро. Он подумал, что еще никогда в жизни не чувствовал так живо боль другого человека.
Его слух переполняло
