лицу, после чего было уже не до смеха. Потом она, как правило, уходила обратно к себе и там, наверное, плакала из-за того, какие мы неблагодарные. Папы все время работал, но когда был дома, никак не мог ее вразумить. Она просто его не слушала, а сил говорить громче у него не было. На следующий день он уходил на работу, и так было примерно каждый день. Не знаю, как ему удавалось продолжать работу, возможно, он умел полностью на нее переключаться и ни о чем больше не думать. Возможно, он потихоньку начал пить, но этого не было заметно. Жизнь дома была похожа на жизнь внутри айсберга, где порой возникали локальные смерчи. Я очень хотел выбраться из этого айсберга и найти другую жизнь.
Ушел я в шестнадцать. Брату тогда было десять, и я не мог забрать его с собой, потому что и сам не знал, где и как я буду жить. Летом я сдал выпускные экзамены в школе и очень хотел поступить в институт. Мне казалось, что если я туда поступлю, то уеду из дома, и мне станет легче дышать. Папа меня поддержал, когда я сказал ему о своих намерениях. Он сказал, что я умный парень и смогу поступить в любой институт, в какой захочу. И обещал, что будет присматривать за братом – словом, я мог уезжать и ни о чем не волноваться. Поскольку институт я выбрал, само собой, в другом городе, он дал мне денег на дорогу и на жизнь до момента зачисления и заселения в общежитие. Матери я ничего не сказал. В тот день, когда я собирался уехать, папа куда-то ее увел – не знаю уж, как ему это удалось, она в то время вообще никуда не выходила. Мне было очень страшно прощаться с братом, но и уйти просто так я не мог. Он сидел на кровати и читал “Остров Сокровищ”. Привет, сказал я, как тебе книга. Он читал ее уже третий раз, так что, очевидно, она ему нравилась, и вопрос был бессмысленный, но я не знал, как еще начать разговор. Он быстро посмотрел на меня, что-то промычал и продолжил чтение. Я присел на кровать и, смотря в стену напротив, сказал, что уезжаю. Потом стал говорить какие-то слова про институт и про то, что заберу его, как только появится возможность, хотя знал, что не заберу и знал, что он мне не верит. Он продолжал смотреть в книгу и не шевелился. Я попытался его обнять, но он повернул голову в сторону и я понял, что ему сейчас очень больно и что я никак не могу этому помочь. Прости, сказал я, когда-нибудь ты меня поймешь. Потом встал и открыл дверь в комнату. Обернулся, он смотрел на меня, и его глаза были в три раза больше, чем обычно. Я быстро закрыл дверь, взял сумку с вещами и вышел из квартиры.
И больше, собственно, и не вернулся туда никогда.
Все время пока я говорил, она сидела почти неподвижно и смотрела на шуруп в стене. Потом встала, обхватила себя руками и сказала:
– Да, ты очень хорошо все помнишь. Даже страшно становится, как будто ты когда-то прописал это на бумаге и заучил, а теперь рассказал наизусть. Будто стихотворение, которое учил в школе и запомнил навсегда. И неужели тебе за все это время не хотелось увидеть брата?
– Хотелось, конечно. Ну, то есть, это было уже давно, в последние лет восемь мне вообще мало что хотелось. А раньше я думал о нем, да, частенько. Потом перестал. Примерно так же, как и с тобой. Думал, а потом перестал. Только ты ко мне приехала, а он – нет, и никогда не приедет. И удивительно тут первое, а не второе.
– Так может, тебе стоит к нему приехать? Ты же хочешь этого, или мне кажется?
– Не знаю. Наверное, да, но я совсем не понимаю, зачем мне это нужно и зачем ему это может быть нужно. Мы не знаем друг друга. Мы, возможно, что-то помним, из детства, но то, какими мы стали, мы не знаем. О чем мы будем говорить? О чем вообще могут говорить два незнакомых человека, пусть даже они братья? Даже если у нас остались какие-то обиды друг на друга, если кто-то из нас винит другого в чем-то – что может изменить один разговор? Я даже не знаю, где его искать, если честно. И не думаю, что он захочет со мной говорить.
– Ты слишком много думаешь. Иногда надо просто сделать и все. И, я сомневаюсь, что ты перестанешь думать, конечно, поэтому обдумай лучше возможность встречи, чем невозможность. Мне кажется, что она не помешает вам обоим, пусть даже после нее вы больше никогда не увидитесь.
У тебя есть любимое занятие – ты садишься на пол в нашей комнате и собираешь конструктор. Тебе удается делать это по-своему, необычно. Сначала ты берешь коробку, в которой лежат детали, открываешь ее, одну за другой достаешь детали, раскладываешь их на полу в определенном порядке, и только потом собираешь. Ты собираешь замок ниндзя. В этом замке три башни, один мост и еще должна быть крепость, которой у тебя нет. Я тебе помогаю, собирая что-то одно. Сегодня это мост. Он устроен так, что может переворачиваться при появлении на нем врагов. Эта особенность является главной изюминкой конструкции и самой большой сложностью при сборке. Правда, мы с тобой собирали его уже столько раз, что можем делать это с закрытыми глазами. Ни о какой инструкции речи давно не идет. Ты скрепляешь детали друг с другом, молча и сосредоточенно, высунув язык и полностью погрузившись в процесс. Я, напротив, собираю этот мост автоматически, не думая о том, что делаю. Я просто хочу порадовать тебя, а это занятие почему-то продолжает тебя радовать. У тебя готовы уже две башни, и ты достраиваешь третью, а я все никак не могу соединить детали так, чтобы мост вращался. У меня почему-то трясутся руки, я вожусь с этим мостом минут тридцать, хотя в другие разы собирал его за пять. Ты уже достроил все башни и замечаешь, что я не справляюсь. Тогда ты, не говоря ни слова, забираешь у меня нужные детали и за двадцать секунд делаешь так, чтобы мост работал как надо. Мы молчим и смотрим на этот неполный замок, я чувствую, что немного тебя подвел, но ты, по-видимому, ничего
